На краю света

«1 марта. Прилетели птицы. После обеда я взял ружье, — не удастся ли добыть несколько птиц для больных. Едва я вышел на палубу, меня догнал Кушаков и сказал: «Иван Андреевич кончается». Я вернулся и открыл дверь в его каюту. Зандер был еще жив. Когда дверь скрипнула, он пошевелился и испустил хрип, — это был последний вздох. Бледный, неподвижный лежал Зандер на левом боку, закрыв глаза и подложив под щеку руку. Казалось, он спал. Узкая койка в тесной каюте, слабый свет полярного дня, еле светящего через обледенелый иллюминатор, серые, закопченные стены — вот обстановка последних дней жиз-ни и одинокой его смерти.

«Все здоровые — нас шесть человек — отправились копать могилу вблизи астрономического пункта. Работали до полной темноты. Почва смерзлась до такой степени, что даже ломами невозможно выкопать глубокую яму. Могила получилась глубиной всего в аршин.

«2 марта. Похоронили Ивана Андреевича. Зашив тело в мешок из брезента (на корабле не нашлось и шести досок, годных для гроба), мы вынесли Зандера на палубу и на нарте довезли до могилы. Выла вьюга. Ветер трепал одежды впрягшихся в сани, шуршал по камням».

Могила Зандера цела и сейчас. На пригорке, позади аэрологического сарая, стоит в изголовье невысокой кучи камней деревянный крест. К кресту прибита дощечка:

Каждый год 1 мая зимовщики приходят на эту могилу и отдают воинские почести механику парохода «Святой Фока» Ивану Андреевичу Зандеру, погибшему от цынги во время экспедиции старшего лейтенанта Седова.

И мы первого мая пойдем к этой могиле. Старые зимовщики, уезжая, просили нас не забывать Зандера.

^____________

23 октября, понедельник. Сегодня Наумыч издал приказ об осторожном обращении с огнем. В коридорах у нас горят керосиновые фонари, да и в комнатах иногда приходится сидеть с керосиновой лампой или свечкой, потому что электричество у нас часто гаснет. Да и вообще-то электрический свет у нас горит только до двенадцати часов ночи, а после двенадцати приходится сидеть с керосином. Чуть не доглядишь — может вспыхнуть пожар.

Наумыч, — а он здесь и следователь, и прокурор, и судья — все сразу, — обещает по всем строгостям законов карать за небрежное, разгильдяйское обращение с огнем.

Зимовщик, по вине которого случится пожар, будет расстрелян.

Когда Наумыч объявил нам сегодня свой приказ, многие из нас начали шутить и смеяться;

— А кто же, интересно, будет приводить приговор в исполнение? Каюры, что ли?

— А кассацию кому подавать? Тоже вам, Наумыч?

Но Наумыч насупился, запыхтел и твердо сказал:

— Я, товарищи, такими словами не шучу, да и вам не советую. Повторяю: что бы там потом ни было, но я расстреляю, как диверсанта и вредителя, всякого, по чьей личной вине произойдет на зимовке пожар. Советую поверить мне на-слово и не проверять этого на практике. Понятно?

Кажется, все поверили на-слово.

Сегодня ко мне уж раз пять забегал Вася Гуткин.

— Посмотри, милок, за моей печкой. Я в радиорубку сбегаю. Как бы огонь не выпал.

Да и сам я, когда уходил обедать, тщательно осмотрел фонари в коридоре, привернул фитили, а один фонарь, который горел каким-то рогом, даже потушил. Я сегодня в нашем доме дежурный по коридору, и за фонари отвечаю я.

25 октября, среда. Передо мной на столе лежит толстая синяя папка с бумагами. Мне дал ее сегодня Наумыч.

— Посмотри, — может, найдешь что-нибудь интересное для себя, — сказал он. — Это архив нашей зимовки.

Папка открывается четвертушкой бумаги, косо исписанной крупным почерком. Чернила зеленые, какие бывают в автоматических «вечных» ручках.

Вот эта бумажка:

Коллегия Наркомпроса

О. Ю. Шмидт

тел. 5-06-57 

Москва. Председателю Совнаркома СССР.

Копия Совнарком, Арктическая Комиссия,

 Сергею Каменеву, копия Известия, копия