На краю пропасти

— Ага-сь, говорят, девки при них были. Вполне плодоносящие.

— Плодоносные, — поправил друг, засыпая в алюминиевую кружку сухую мяту.

— Короче, нормальные, — отмахнулся Иван. — Слышал ещё, Бакин сегодня свадьбу устраивает. С двумя сразу…

— Да не, ты чё! Одну одноглазому Серёге в жены отдаст, ведь самый близкий, как-никак. При дворе…

— Окстись, дурень! Неужто Бакин упустит такую возможность — наследников себе заиметь? — Иван прекратил чистить «рыбу» и совершенно серьёзно уставился на Михаила. — Одна дочь, и та — бесплодная. Не-е-е. Обеих себе загребёт! Вот, не сойти мне с этого места!

— Да и хер с ним! — со вздохом ответил Мишка. — Кстати, о месте… Пора бы и на обход идти. Они ж не одни могли быть… Может, ещё придут?

— Кто придёт? — не понял Иван, удивлённо уставившись на друга.

— Ну, люди ж, дурья твоя башка! Бабы!

— Бабы? Ещё? — встрепенулся Иван, откладывая «рыбу» на металлический лист, служащий противнем. — Я пошёл… Чур, следующая мне в жены достанется!

Мужчина поплотнее запахнул промасленную телогрейку и почти выскочил из хибарки на крышу. Михаил встрепенулся: а он чем хуже? Отставил в сторону дробовик, забыл про закипающий чайник и выскочил следом, схватив с деревянного ящика, стоящего у стены, половинку бинокля.

Тяжёлые, свинцового цвета тучи быстро неслись над головой. Казалось, протяни руку — и дотронешься до неба. Широкая плоская крыша, покрытая когда-то битумом, чернела конденсированной влагой. Иван стоял у полуметрового бортика, обозначавшего край крыши, и через свою половинку бинокля осматривал горизонт. Михаил подошёл и встал рядом, поднеся к глазу другую половинку. Отсюда открывался великолепный вид на низину с водохранилищем, город, лес, дорогу, делавшую широкий зигзаг по склону холма, и несколько десятков брошенных деревенек, осыпавших берег у водохранилища.

— Эй! Ты чего! — возмутился Иван, толкая друга в плечо. — Иди, свою сторону осматривай!

— Ишь, какой! — возразил Мишка. — Иди сам ту мёртвую сторону осматривай! Я здесь хочу! Отсюда ведь бабы пришли!

— Ты охренел? А ну, вали давай!

Иван хотел наброситься на друга с кулаками, но вдруг его голова дёрнулась, и мужчина завалился на крышу, обрызгав Михаила кровью. Тот несколько секунд ошалело смотрел на упавшего друга, до конца не осознав, что случилось. Затем в панике упал. А через секунду зачем-то высунулся из-за бордюра и посмотрел в сторону плотины, приложив к глазу окуляр бинокля. Чувство самосохранения давно исчезло — как из-за кажущейся безопасности поста на крыше, так и из-за отсутствия какого-либо противника вообще. Только твари изредка выбирались из леса, да и то не летающие, а их уже отгоняла Зверушка.

Взгляд обшарил еле видную сквозь расползающийся туман плотину, потом пополз вверх по дороге, перекинулся на деревушку… Стоп! Вернулся и уткнулся в мужика в чёрной форме и с винтовкой в руках, целящегося прямо в Михаила. Мужчина было дёрнулся, чтобы спрятаться, но пуля оказалась быстрее. Затылок брызнул кровью и ошмётками мозга, и мёртвое тело безвольно распласталось на битумном покрытии крыши. Пустая глазница пялилась в небо, а внизу, под прикрытием тумана, группа Грома перелезала через бетонную стену и минировала железную дверь в старый литейный цех, прослуживший двадцать лет защитой рабочим завода. Через несколько минут стены здания сотряс мощный взрыв, а потом застрекотал «Печенег».

* * *

Ольга слушала окружающую темноту. За долгое время, проведённое в подполе, из-за нехватки света у неё невероятно обострился слух. Сначала она различала лишь стук ног по полу, затем научилась слышать скрип половиц в дальних комнатах и далёкий шум дождя, когда он начинался. Затем у слуха появились новые возможности, о существовании которых Ольга никогда не подозревала. Когда отца не было дома, и ей не мешал ЕГО шум, девушка улавливала другие звуки, лёгкие и еле слышимые. Либо это был скрип старого, медленно разрушающегося от влаги и гнили дома, либо это работали сотни жучков, тут и там чуть слышно поскрипывая деревом. Как бы то ни было, эти звуки стали доступны девушке, и ими она развлекала себя в страшные минуты, когда можно было сойти с ума от одиночества и тьмы.

Следующий уровень слуха появился тогда, когда Ольга поняла, что может слышать себя. Стук своего сердца, скрип сустава давно вывернутой вконец чокнутым отцом руки, чуть хриплое дыхание, скрипевшее из-за болезни еле-еле внутри, наконец, собственные мысли. Да, она ощущала их, чувствовала, как эти бесформенные сгустки информации тяжело ворочаются в голове. И девушка постепенно научилась говорить с ними. И с сердцем, которое после разговора с ним успокаивалось, и с рукой — она начинала «ныть» тише, и с головой, управляя мыслями и направляя их в нужное Ольге русло. Вспоминала стихи, что читали с матерью и братьями, складывала слова, как это делали давно умершие люди в толстых книжках, называемых романами, пыталась вспомнить как можно больше подробностей этих странных, чужих жизней, запечатлённых на бумаге.