На краю пропасти

— Что ж, планктон, долго я буду ждать, пока вы решитесь? Мне-то пофиг, я там, — проводник указал рукой в сторону ворот, — бываю частенько. А вот вы… вам восемнадцать лет давалось, чтобы подумать и решить, хотите вы туда или нет. И пока ещё есть шанс развернуться и с гордо поднятой головой заняться любым делом, каким душе угодно. Только помните: в этом случае убирать за зверьми дерьмо, или чистить нужники, ну, или зачухаться в кузницу вам придётся на всю оставшуюся жизнь. И! Никаких стрельцов… — он на секунду замолчал, вглядываясь в глаза молодых людей. — Ну? Готовы?

Юноши кивнули одновременно. Ни у кого не было желания чистить выгребные ямы всю оставшуюся жизнь.

— Тогда живо закидываемся в телегу! — скомандовал Женя. Прозвище Купец как нельзя кстати подходило этому сухопарому сорокалетнему мужчине в ватных штанах и фуфайке, с «сайгой» на плече. Ведь не зря он постоянно скитался вне стен Юрьева, доставляя партии грузов со складов заводов, которые находились в полном ве́дении общины, помогал налаживать инфраструктуру и был единственным, кто, кроме отца Яра, вернулся живым из давнего похода на Владимир.

Будущие стрельцы спорить не стали и шустро забрались в телегу, запряжённую лошадью. Надо отдать им должное, эти животные не сильно изменились со времён Катастрофы. Шкура стала грубее, размер побольше, да и характер позлее. К такому жеребцу неосторожно подойдёшь — точно схлопочешь массивным копытом в лоб… Только пара человек в Юрьеве занималась их разведением, и кроме них, кони никого больше к себе не подпускали. Запрягая же в оглобли, лошадям на глаза вешали шоры, но всё равно приближаться было опасно — ноздри им никто не заклеивал, и одним нюхом эти животные могли определить, хозяин рядом или чужой.

— Жень, — настойчиво позвал Митяй.

— Да, юный хозяин, любой ответ за ваши деньги.

— Ох, Купец, и дошутишься ты когда-нибудь… — недовольно пробубнил сын Воеводы.

— Когда дошучусь, сам водить народ за стены и будешь. Ладно, чё хотел?

— Почему не на «Тиграх»? — парень указал на ангар справа от ворот, где стояли две бронированные машины «Тигр». — На них же безопасней.

— Безопасней дома, у мамкиной сиськи! А мы ведь не этого хотим? Не? Ну вот и будем заниматься тем, чем я скажу, и на том, что мне нравится. Всем ясно?

— Да!

— Эй, наверху, — крикнул тут же Купец в сторону надвратной церкви.

Сверху, из узкого окошка, высунулся стрелец, недовольно оглядел собравшихся, покрутил у виска, и хитроумный блочный механизм, открывающий двери, пришёл в движение. Тяжёлые створки скрипнули и медленно разошлись, открываясь ровно настолько, чтобы меж них смогла проехать телега.

Ярос почувствовал, как по телу волнами разбегаются мурашки, сглотнул подступивший к горлу ком и покрепче сжал цевьё автомата. Неизвестность неумолимо надвигалась. Бросить сейчас испытание означало навсегда лишить себя привилегий стрельцов, да и простого выхода за ворота, и ещё это означало — добровольно запереться в клетке, которая душила на протяжении восемнадцати лет юношу. Яр упрямо сжал губы и натянул платок на лицо. Что бы там ни случилось, значит, так тому и быть! Он не трус и никогда им не был. И скорлупа, в которой юноша всю жизнь находился, дала трещину. Небольшую, но трещину, которая со временем увеличится и выпустит на волю, что бы это ни значило…

Стела прямо за воротами обросла плющом и мхом у основания. Каменные воины с автоматами грозно взирали на выходящих из Юрьева людей. Надпись на камне гласила: «Никто не забыт, ничто не забыто. 1941–1945». Эти цифры ничего Яру не говорили, но само послание оказалось понятным юноше. «Мы будем мстить за павших, не жалея крови, пока вы сами не захлебнётесь ею…» От застывшего взгляда каменных изваяний по спине снова бежали мурашки. Хотелось бы так же сказать виновникам Большого Трындеца, но где их теперь найти… Если где и живут ещё, то явно в местах, недоступных обычному люду. В комфортных условиях, в достатке. Если живут…

Позади стелы возвышался крепостной вал. Он огромным кольцом огибал город, словно ещё одно средство защиты от страшного мира.

Повозка повернула направо, по теряющемуся среди травы растрескавшемуся асфальту и, чуть проехав, оказалась на широкой площади, также захваченной зарослями травы и кустарников.

Впереди протянулись торговые ряды: длинные, широкие, одноэтажные, без должного ухода расползшиеся вширь памятники архитектуры, простоявшие без малого сто или больше лет и не выдержавшие исчезновения людей, раскатившиеся, растерявшие свои кирпичики. Меж ними — улица с покосившейся табличкой «Ул. 1-го мая». Её пересекала другая, неизвестная, так как табличка исчезла, спряталась от любопытных глаз. Здания, окружающие ряды, — сплошь и рядом трёхэтажные или немногим повыше, выдержавшие эти двадцать лет запустения, но истерзанные, многоглазые, с выбитыми стёклами и съеденными жуками рамами.