На край света

Коряки оказались веселым и добродушным народом. Шутки и смех за едой не прекращались.

Над головой вокруг лаза собралась свора собак, с вожделением ощущавших запахи пищи. Они жалобно скулили и подвывали, и слюни текли из их пастей, падая то в огонь, то на людей.

Временами наверху слышался окрик, возня, собаки отпрыгивали от лаза, и, словно филин на добычу, с потолка по бревну бесшумно соскальзывала черная фигура: новый гость жаловал к хозяину.

— Ты хвастался, Сидорка, что мастак объезжать собачьи упряжки, — сказал повеселевший Бессон Астафьев.

— Ну? — насторожился Сидорка.

— Куда тебе до коряков! Вот этот Онта вез меня без остола и вожжей. Лишь крикнет: «Чех! Чех!» — собаки мигом сворачивают вправо. Крикнет: «Хак! Хак!» — собаки мчатся прямо. А коли он захочет повернуть влево…

Сидорке не суждено было услышать, что надо крикнуть собакам для левого поворота. Что-то тяжелое и мягкое обрушилось на его голову. Сидорка опрокинулся, попав головой в корыто с мясом. Туда же свалилась и белая собака, сорвавшаяся с края лаза.

Хохот гостей, визг испуганной и ошпаренной собаки и проклятия Сидорки наполнили юрту. Онта схватил собаку за загривок, поднялся по бревну до края лаза и выбросил ее на крышу. Гости заметили, что провинившееся животное не получило ни одного удара. Коряки милостиво относятся к животным и не бьют их без особой надобности. Онта со смехом спустился, вытащил из корыта кусок мяса, и обобрав собачью шерсть, отправил его в рот, аппетитно чавкая.

…Отдохнув несколько дней в Ильпи, Дежнев двинулся дальше, на реку Укэлаят. Метели на целую неделю задержали путешественников в корякском селении, расположенном на берегу глубоко врезанной в материк бухты. Теперь эта бухта носит имя Дежнева.

Прибрежные коряки-зверобои направили Дежнева к родственным им корякам-оленеводам, кочевавшим с огромными стадами оленей по необозримым пространствам от Камчатки до Анадыря.

Коряки-кочевники, не менее гостеприимные, чем их оседлые родичи-звероловы, помогли Дежневу добраться до перевала через Корякский хребет, с которого он увидел покрытую снежным покровом анадырскую низменность.

Девятого декабря 1648 года, через десять недель после гибели «Рыбьего зуба» у Олюторского мыса, Дежнев подошел к устью Анадыря. Пройдя более двух тысяч километров по горам и заснеженной тундре, он сумел не потерять ни одного человека из числа вышедших с ним от Олюторского мыса.

Одетые в лохмотья, страдавшие от цинги, обмороженные, терпевшие в пути голод и холод, двадцать пять человек стояли тесной группой на одном из холмов правого берега и молча обозревали реку, два с половиной года бывшую их мечтой, их знаменем, их надеждой.

Река оказалась широкой: до другого берега — верст пять, а то, пожалуй, и все шесть. Скованная льдом, она была покрыта толстым покровом снега. Горный хребет[115] ненадолго показался в туманной дымке за широким плесом и скрылся за завесой из снежной пыли, поднятой ветром.

Ни одного деревца не заметили землепроходцы на заснеженных холмах, тянувшихся вдоль правого берега Анадыря. Лишь редкий жалкий тальник кое-где щетинился у реки.

«Найдем ли здесь пищу? Есть ли здесь звери и рыба? Встретим ли здесь людей? Где укроемся от стужи и метелей? Конец ли страданиям или начало новых?» — такие мысли мелькали у измученных людей.

Лица были суровы. Глаза людей глядели строго.

9. Анадырская трагедия

Дыхание Ледовитого океана пронеслось над Чукотским полуостровом и достигло Анадыря. Река мгновенно скрылась с глаз землепроходцев в туче поднятого ветром снега. Острые ледяные иглы хлестнули по лицам, заставив людей зажмуриться. Ледяной северо-восточный ветер пробрал до костей сквозь дырявые меховые одежды. Тесно сомкнувшись, люди нехотя отступили. Они спустились за холм, сбросили свои ноши и принялись разгребать снег, чтобы установить пологи.

«Мочи нет… Лягу-ка я на снег…» — думал Ефим Меркурьев, едва двигаясь. Но минуты, когда, казалось, он делал последние усилия, давно прошли, а он все работал, глядя на Зырянина, Захарова, Сидорку.

Глубокий снег раскидан, и под ним зачернела земля. Зырянин с Захаровым вбивают колья, натягивают пологи. Из-за снежной завесы выступили фигуры Нестерова и Прокопьева, срубивших где-то несколько жердей тальника.

Запылал костер. Снег зашипел в котлах, превращаясь в воду. Люди обжились, согрелись. Жизнь снова одолела смерть.

На другой день Дежнев перевел ватагу через реку на ее левый северный берег. В этом месте горы близко подступили к Анадырю. Поднявшись на береговую террасу, возвышавшуюся над рекой на несколько сажен, Дежнев остановился под высоким обрывом.

— Здесь выроем землянку, — сказал он. — Камень заслонит нас от ветра.

— А чем крыть ее? — спросил Астафьев.

— Поищем под снегом плавник. Реки выносят сверху много доброго лесу.

Астафьев с сомнением покачал головой, поглядев на прибрежные сугробы.

— А что будем есть?

— Станем рыбачить. Вырубим проруби, наладим подледную сеть.

— А черная смерть?[116]

— Под снегом есть мороха[117]. Наши поморы издревле лечились ею от черной смерти.