На край света

— Никого… Видно, несчастлив выход был… Как найти нам товарищей? — волновался Бессон Астафьев, обращаясь то к Афанасию Андрееву, то к Дежневу.

— Рано нам горевать, — успокаивал ватагу Дежнев. — Где гроза, тут и ведро. Поищем товарищей. Найдем их. Мы много мористее приняли. Поверни-ко, Михайла, на полдень[78], к берегу. Должно быть, робята вдоль берега идут.

— Видишь, Бессонко! А ты говорил… — укоризненно произнес Зырянин, берясь за весло.

Михайла Захаров молча правил, поглядывая то на матку (компас), то в туманную даль.

Так шли на веслах много часов. Когда туман сгустился, идти стало опасно. Гребцы едва шевелили веслами.

— Фомка! Глянь-ко… — громким шепотом прохрипел вдруг Сидорка, толкая в бок задремавшего над веслом друга.

— Чего? Ты что? — встряхнулся Фомка, оглядываясь на Сидорку.

Сидорка, вытаращив глаза, глядел в море, показывая на что-то пальцем. Фомка глянул. В тот же миг его глаза приняли столь же дикое выражение, как и у Сидорки: в нескольких саженях из воды высовывалась голова страшного чудовища. Как показалось Фомке, она была более двух сажен высотою. Мокрая, она блестела словно булат. Черные круглые глаза, с лукошко каждый, глядели на Фомку, не мигая. Под тупым собачьим носом топорщились седые усы. Под усами торчали клыки, казавшиеся толще мачты. Чудовище пыхтело, сопело и злобно шевелило усищами.

— С нами крестная сила! — прохрипел Фомка.

Все мореходцы оглянулись и замерли.

— Сгинь! Пропади! — тонким голосом выкрикнул Андреев, крестя страшное видение.

— Никак сам водяной, — прошептал Сухан Прокопьев.

— Кому ж и быть, как не ему? — шепотом же ответил Меркурьев.

— Глазища-ти, братцы мои! — воскликнул Нестеров.

— Уф-ф-ф! — вдруг шумно вздохнуло чудовище, погружаясь в воду. Вода сомкнулась над его затылком.

Мореходцы растерянно смотрели то на воду, то друг на друга.

— Что за шум? — спросил Дежнев, выходя из казенки и оглядывая взволнованную ватагу.

— Во… водяной… — ответил Меркурьев, еле шевеля языком.

— Где же он, водяной?

— В воду ушел!

Вдруг у самого коча из воды показалась серая блестящая голова. Она была меньше прежней, примерно с большую тыкву; круглые стекловидные глаза злобно, но вместе с тем и с любопытством глядели на мореходцев. Седые усы шевелились. Желтоватые клыки блестели, искривляясь под водой. Чудовище ревело, пыхтело и фыркало, стараясь испугать мореходцев.

— Уж не это ли твой водяной? — насмешливо спросил Дежнев Меркурьева.

— Он! Как есть он…

— Так это ж морж!

— Да нешто это он? — изумился Прокопьев.

— А то нет? Глянь-ко на глазищи, на усищи, на клыки.

— Да вся морда та же самая! — Захаров снисходительно усмехнулся.

— Так та же была сажени в две! — недоверчиво проговорил Прокопьев.

— Дурень ты! Так это ж вас мара обманула, — объяснил Дежнев. — В маре часто временится[79].

— Чего в тумане не привидится! — прибавил кочевой мастер Сидоров[80].

— Уф-ф-ф! — снова вздохнул морж, исчезая под водой.

— Неужто и ты, Фомка, моржа за водяного принял? — весело сощурив глаза, спросил Дежнев.

— За какого водяного? Что я, моржа не видел, что ли? — смущенно ответил Фомка, отходя от борта.

Сидорка, подняв брови и почесывая затылок, взялся за весло.

В нескольких верстах от «Рыбьего зуба» на успокаивающейся зыби моря качался «Медведь».

— Мара редеет, — сказал Лука Олимпиев. — Не сесть ли нам за весла, хозяин?

— За весла, ребята! Нас, должно быть, здорово снесло на полночь, — ответил Попов, всматриваясь в даль.

— Где Дежнев? — обратилась к Попову Кивиль, дотрагиваясь до его рукава. — Мы потеряли Семена?

— Мы найдем его, — успокоил ее Попов.

— Камень! — вдруг воскликнул покрученик Тимофей Месин, стоявший на руле.

Попов вздрогнул, увидев скалу, выступавшую из воды. Коч шел прямо на нее.

— Все табань! — выкрикнул Попов.

— А! — с ужасом вскричала Кивиль. — Ексекю-птица!

Над скалой, медленно взмахивая крыльями, летела чудовищная серая птица. Казалось, она была больше коча. Ее клюв был с человека. Бросив весла, мореходцы схватились за оружие. Птица-великан бесшумно опустилась на скалу и, вертя головой, дерзко глядела на мореходцев. Вдруг ее громадный клюв раскрылся и раздался крик, показавшийся Попову знакомым и не по размерам птицы слабым.

Держа в руках пищаль, Попов не стрелял, а лишь глядел на удивительную птицу.

— Ну, шишига, нападай! — вскричал Олимпиев, поднимая пищаль и прицеливаясь.

Удима выхватил из-за пазухи засаленного деревянного идола и, потрясая им в воздухе, бормотал заклинания:

Живущий в верхнем мире велел,

Хара-Суорун назначил тебе:

Укрощенным конем, Ексекю-птица, будь,

Мелкой рыбой в воду нырни!

Уайяхт, уайяхт! Сат!

Коч медленно приближался к птице. Но странно, — всем казалось, что коч удалялся от нее: размеры скалы и птицы уменьшались. Вместе с тем мореходцы видели птицу все яснее. Теперь можно было разглядеть на ней каждое перышко.

— Что это? Птица стала меньше! — с удивлением произнес Дмитрий Вятчанин.

— Она уж с человека!

— Не больше собаки, пожалуй!

— А скала-то какая махонькая стала! Что бревно!

Птица взлетела.