На юг

С каждой минутой толстые книги и перечни законов становились все тяжелее, и при каждом переворачивании страниц, честно говоря, чувствовалась какая-то усталость и монотонность от процесса.

Освальд впервые с самого входа в сенат поднял взгляд и посмотрел на старое фото в рамке – фото его семьи.

Неужели, я совсем забыл вам рассказать?

Да, у Освальда до всех этих бумаг и белокурой красавицы секретарши была любящая жена и маленький 4-летний сын. Хорошая была картинка, как в сказках, которые на ночь рассказывают нам бабушки, чтобы мы лучше спали, но к сожалению, эта история закончилась печально.

Жена Освальда подхватила грипп и сильно болела последние два месяца 1897 года. Освальд разрывался между работой и домом, работая по 15 часов в сутки, остальные он мчался, чтобы уделить ей время, своей единственной.

31 декабря он задержался и решил перед дорогой домой взять буженины и бутылку чего-то хорошего.

Прийдя к дому, он увидел пламя, столь яркое, словно феникс поразил улицу. Но феникс означает возрождение, а тут было пепелище из двух трупов…

Спустя несколько часов к полуночи пожарным удалось потушить пламя. Без вопросов и слов подошел давний друг и комиссар полиции района.

– Друг мой, Освальд, керосиновая лампа… она по всей видимости упала вместе с ней, и огонь проник во все комнаты, они не мучались, умерли быстро, надышавшись угарным газом.

Освальд смотрел на развалившийся дом, слушая слова друга и комиссара полиции. Его сердце сжималось от боли, и он чувствовал, как вся его жизнь рушится вмиг. Все, что было ценно в его мире, погибло в этом ужасном пожаре.

Вскоре началось расследование, и полиция пришла к выводу, что пожар был случайным, вызванным падением керосиновой лампы. Освальд не мог поверить в такое стечение обстоятельств. Он чувствовал себя виноватым, что не был рядом в тот момент, что не смог спасти свою семью.

Освальд провел дни и ночи, пытаясь понять, как ему жить дальше. Его работа стала единственным, что у него оставалось. Он погрузился в нее еще глубже, стараясь забыть о своем горе. Но тень прошлого всегда следовала за ним, напоминая о потере, которую он никогда не сможет забыть.

Прозвенел колокол. Сегодня день памяти по Святой Богородице Остобрамской. Католиков в городе осталось немного, но по их праздникам можно спокойно определить число и год. Человечеству не кажется, что они наплодили больше праздников, чем могут прожевать?

Как мы, я и Освальд уже поняли, сегодня 16 ноября, и дело близится к вечеру, а рабочий стол завален будто до мая 1905 года.

Что-то мелочно горькое вспомнил Освальд, поднявшись со стола, он подошел к большому окну с пейзажем на площадь Блюхера перед сенатом.

Освальд смотрел взглядом на две тысячи ярдов, пока не заметил или не вспомнил что-то знакомое в этой довикторианской брущатке. Резко схватил мамины перчатки из нежной оленины, накинув пальто и быстрым шагом покидая кабинет, он лишь успел обронить фразу:

– Спасибо, Моника, Вы свободны.

Освальд мог бы красочно описать и похвалить старания Моники, девка давно бы могла устроиться в транспортную торговую компанию в порту и зарабатывать больше, но она сидит на госслужбе и с трепетом помогает своему боссу, может, просто боится развиваться или уйти, или ей движет нечто большее.

Спустившись по ступеням сената и отворив дверь, Освальд притушил свой пыл, и взгляд его стал более детским и робким. Он глядел в окно небольшого паба с другого конца площади. Самое странное, как после столь долгого пребывания на бумажной работе он оставил себе такой орлиный взгляд.

Причесывая свой бардак на голове в отражение зеркал игрушечных лавок по пути, Освальд не спеша шел.

Зайдя в паб, он еще медленее подошел к столу возле стойки и опустил свой взгляд на одинокую фройляйн.

– Мила, добрый вечер, – сказал Освальд. – Что такая милая фройляйн как Вы забыли в столь мрачном от трущоб и крыс городе?

– Господин Сенатор, – ответила Мила с ухмылкой. – Этот бетон, крысы и трущобы у меня в сердце и крови. Пусть я и уехала на 7 лет, но Британия и их напыщенность и гордость своим чаям ни им не мне совсем ни к лицу, вот я и решила посетить свою родину и Вашу бумажную крепость.

Освальд слушал Милу с интересом, улыбаясь в ответ. Его сердце было тяжело от недавней утраты, но разговор с этой загадочной женщиной из далекого прошлого казался отвлечением от горя.

– Вы удивительно остроумная, Мила, – сказал он. – Пожалуй, встреча с вами стала для меня светлым пятном в этом мрачном городе. Вы смогли вернуть мне частичку утраченной надежды.

Мила взглянула на него с интересом, словно читая его душу. Ее глаза были как две загадочные глубины, и Освальд чувствовал, что она способна на многое, как он когда-то считал и раньше.

– Господин Сенатор, – прошептала Мила. – Судьба иногда приносит нам нечто неожиданное.

Они продолжили беседу, словно уносясь в мир собственных мыслей и надежд.

Но каждую секунду, как Освальд смотрел на Милу, он вспоминал свою Фрау… и он будто в душе чувствовал измену…

– 22:00 Мы закрываемся, дохлебывайте и уходите, господа, – сказал старый бармен.