На испытаниях

- Теткин, обо мне нету речи. И вообще я замужем. К тому же я вас не люблю, а Лора любит. Это тоже важно.

- Что верно, то верно, - сказал Теткин и пошел делать предложение.

Лора сидела с Томкой на диване. Увидев Теткина, она засветилась как розовый фонарь. Томка понимающе блеснула глазами, встала и ушла. Теткин сел на диван и сразу же положил голову к Лоре на колени.

"Только бы не заснул", - думала Лида. К ней подошел Скворцов.

- Я вижу, операция Теткин - Лора развивается успешно.

- Ой, не сглазьте, я так волнуюсь. Он мне обещал сейчас же сделать предложение. Как вы думаете: сделает?

- Не знаю...

- Вот и я беспокоюсь ужасно.

- Будь что будет. Пойдемте танцевать.

- Знаете, душно. Я уже с Теткиным уморилась, я ведь неважно танцую и не очень это люблю.

- Тогда пойдемте на улицу, там сейчас здоровая луна.

Он взял ее за руку и повел к выходу. В сенях они переступили через чьи-то ноги, вышли на крыльцо. Луна светила ярким, белым, великолепным светом. И вся ночь была великолепна - высокая, глазастая, бархатная. Каждая соломинка бросала отдельную тень. В окнах, за занавесками, в мутном тюлевом тумане пошатывались танцующие фигуры. Где-то в этом тумане, возможно, Теткин делал Лоре предложение...

- Хорошо бы! - сказала Лида. - Лучше Лоры ему не найти.

- В этих делах, знаете, решает не "лучше" и "хуже".

- А что решает в этих делах?

- Черт его знает. Но только не разум. Самый умный человек в любви дурак дураком.

- И вы?

- Отчаянный дурак. Но я и вообще-то не очень умен.

- А вас многие считают умным.

- Просто умею притворяться.

- Разве можно притворяться умным? Все равно что притвориться красивым.

- Многие женщины притворяются.

- А знаете, я что хотела у вас спросить... Генерал Сиверс, он что всегда... такой?

- Всегда. А разве вы его не знаете?

- Нет, только по книгам. Классик. Я даже вообще, к стыду своему, думала, что он уже умер.

- Нет, как видите - в высшей степени жив. Даже поразительно. Ничего не боится. И как это ему с рук сходит? Другому бы за десятую долю... А почему вы спросили?

Лида промолчала.

- Луна-то какая, - сказал Скворцов.

- Великая.

- А все-таки вы что-то хотели еще сказать про Сиверса.

- Да нет... Просто мне пришло в голову - наверно, глупость... Вот вы говорите: ничего не боится. А может быть, он тоже боится где-то глубоко внутри, но не позволяет себе - понимаете? Я как-то глупо говорю, не умею выразить.

- Нет-нет, говорите.

- Отсюда, может быть, и все странности его, клоунада какая-то. Ведь человек не может в себе что-то разрушить - даже страх, - не повредив себя самого... Нет, это все вздор. Я вообще в людях плохо разбираюсь.

- Напротив, очень даже хорошо разбираетесь, и я очень рад, честное слово, я о ваших словах буду думать. Давайте пройдемся по улице, вы будете говорить, а я - думать.

- Нет, знаете, я очень волнуюсь. Пойдемте в дом, посмотрим, как Лора?

Душный, прокуренный воздух обступил их как нечто жидкое. На диване сидела Лора со счастливым и перевернутым лицом. Положив голову ей на колени, младенческим сном спал Теткин. Лида подошла:

- Ну как?

- Предложение сделал, ну буквально руки и сердца. Говорит, лучше тебя не найду. Такая преданная, и двое детей готовых. Маша и Миша, как мячики. Значит, будет он их любить. Так меня растрогал своим отношением, прямо до глубины.

- Поздравляю, я очень-очень рада, - сказала Лида, но как-то задумчиво. Теткин ее беспокоил все-таки.

- Прямо счастью своему не верю, - прошептала Лора, - не может быть, чтобы мне такое счастье...

Тем временем Скворцов беседовал с хозяином. Майор Тысячный был пьян и необыкновенно речист. Свое "касказать" он теперь произносил небрежно: "каскать".

- Я тебя люблю, - говорил Тысячный, - за то, что ты, каскать, проходимец.

- Ничего себе комплимент, - отвечал Скворцов.

- Не-ет, ты проходимец, - качая пальцем, настаивал Тысячный. Согласись, каскать, что ты проходимец.

- А что ты под этим понимаешь?

- Проходимец? Это тот, кто везде, каскать, пройдет. Умный человек.

- Тогда другое дело. Только ты никому не говори, что я проходимец. Люди могут понять тебя превратно.

- Я люблю деловых, каскать, людей, - говорил, не слушая, Тысячный. Почему меня всякий должен тыкать коленкой, каскать, в одно место? Потому что я, каскать, не проходимец. А ты проходимец. Я тебя люблю. Дай я тебя поцелую.

"Что это их всех несет целоваться? - думал Скворцов. - Никогда не было на Руси такого обычая: в губы целоваться, да еще взасос. Это теперь его выдумали".

Он освободился, утерся, встал из-за стола и по высокому звону в ушах понял, что пьян в дугу, вдрезину, в бога или во что еще там полагается быть пьяным, - одним словом, пьян окончательно и бесповоротно. И когда это он успел надраться? Непостижимо.

Генерал Сиверс тоже был пьян, но пьян изящно. Он поискал фуражку, взял свернутый холст и сказал:

- Кажется, мы на пороге того, чтобы потерять образ божий, как говорили наши предки. Разрешите откланяться.

Подскочил Тысячный:

- Уходите, товарищ генерал? Погостили бы еще.

- Не могу, завтра вставать рано. Благодарствуйте. За картину особенно.

- Проводить вас, товарищ генерал?