На испытаниях

- А вон погляди, на том берегу. Да нет, правей смотри. Видишь? Вон куда их снесло. Как же они возвращаться-то будут, бедные?

Далеко, на противоположном берегу, в мелком ракитнике, виднелись две тощие знакообразные фигуры: мужская и женская. Лиц отсюда разглядеть было нельзя, но, судя по всему, они разговаривали, и довольно оживленно. Он, жестикулируя, что-то рассказывал, а она слушала, теребя одной рукой ветку, а другой опираясь на бедро. Издали это похоже было на разговор двух паяцев-дергунчиков.

- Как это люди в такую даль не боятся плавать? - сказала Лора. - Я бы умерла со страху. Ну, пускай он, мужчина все-таки, а она? Не понимаю таких отчаянных женщин.

- А я понимаю, я сама отчаянная, я только плавать не умею, а то бы поплыла. Я ничего не боюсь, в жизни все надо испытать, правда?

Две фигуры на далеком берегу изменили позы: теперь говорила она, а он слушал.

- Знаешь что, Лора, - сказала Томка, - а ведь между ними что-то намечается.

- Глупости! Тоже выдумала! Ничего не намечается. У нее муж и сын, и у него тоже жена и сын.

- Как будто это может помешать, - хихикнула Томка. - Вот у вас с Алексеем тоже двое детей, а он разве на это посмотрел? Наплевал и пошел по линии любви. В наше время на это не смотрят: дети. Понравились, погуляли, раз-два-три - и семья разрушена. Правда? Вот так и у них будет.

- Какая ты, Томка, мещанская, прямо ужас. Ты всех, наверно, на свой аршин меришь.

- Это я-то? Ну, нет, - засмеялась Томка. - Я-то как раз к мужчинам равнодушна. У меня семья крепкая.

- И про Лиду не говори. Лида не такая, чтобы позволить. Лида глубокая.

- Ну, ладно, давай сплаваем.

Надув щеки и выпучив глаза, Лора и Томка кинулись в воду и поплыли по-собачьи, сильно брызгая ногами. Течение подхватило их и понесло.

- Ой, боюсь, вода так и тянет! - кричала Лора. - Постой, коса упала.

Она остановилась по пояс в воде, выжимая воду из тяжелой своей косы. Томка тоже встала на дно, мелко и часто дыша, лопатки так и ходили.

- А Лидка-то с майором все беседуют, обсуждают. Я тебе говорила: что-то у них есть. Слишком уж долго беседуют.

Лора, не отвечая, глядела на тот берег, где все еще разговаривали две фигуры-закорючки - мужская и женская. Мужчина теперь почему-то сидел на корточках.

- Объясняется, - сказала Томка.

- Глупости, кто ж это на корточках объясняется?

- Верь моему слову, у меня на эту любовь нюх, как у милицейской собаки.

Тем временем Теткин, Мании в Джапаридзе, искупавшись, выходили из воды.

- Одна полна, другая худа, - говорил Джапаридзе, - нет золотой середины.

- Разве в этом дело? - отвечал Мании. - Важно, может ли женщина быть настоящим другом человеку.

- Правильно! - согласился Теткин. - Как вы думаете, братцы, жениться мне или еще погодить?

- А кандидатура есть? - спросил Мании.

- За этим дело не станет. Кандидатур у меня - вся Лихаревка да еще пол-Москвы.

- Нет, лучше не женись, - сказал Джапаридзе. - Распишешься - сразу свободу потеряешь, зарплату отдавай, пить не смей.

- Смотря какая жена, - заметил Манин. - Бывают очень чуткие.

- Ну, ладно, братцы, пора закруглять купанье, - сказал Теткин. - Солнце опускается, скоро комары нападут, наплачемся, да и ужин пропустим. А наши-то два чемпиона все на том берегу консультируются.

- Не ждать же нам их, - сказал Джапаридзе.

Теткин взял мегафон и крикнул в трубу:

- Пашка! Лида! Скворцов! Ромнич!

Голос утробно загрохотал над рекой. Две фигуры, два значка - мужской, и женский - на том берегу замахали руками.

- Чемпионы! Черт вас деря! - басовито раскатывался мегафон. - Чего вы там развели конференцию? Сейчас давайте обратно! Без вас уйдем!

- Дем... - ответило эхо.

От того берега отделились два быстрых треугольника; у вершины каждого из них периодически появлялась и пропадала черная точка.

- Теткин опустил трубу и сказал:

- Хорошо плывут... собаки!

9

Генерал Сиверс шел домой один. В душе у него что-то сосало. Эх, напрасно не выкупался... Может быть, все-таки надо было выкупаться?

Он шел, и вспоминался ему один день в детстве, очень похожий по ощущению. Было ему тогда лет семь или восемь. Домашние собрались в гости, звали его с собой. А он все не мог решиться: идти или нет?

- Ну, хватит полоскаться, - сказала мама, - решай.

А он все полоскался. Потом будто бы решил, сказал: но пойду. Но это он так сказал, ему очень хотелось, чтобы его уговорили. Но никто его уговаривать не стал, просто ушли, а он остался один. Ужасно один, и так хотелось в гости. Как сейчас помнит: голубые обои, один, и солнце, один прямой луч, и в нем пылинки звездочками.

Сейчас он шел по горбатой, изъезженной дороге с глубокими колеями. Окаменевшая грязь. Сколько предметов намертво в нее всохло: истлевший валенок с половиной галоши, моток ржавой проволоки, колесо... Какие здесь, должно быть, разыгрывались бои в героическую грязевую пору. Как завывали машины, как бились возле них люди, подсовывая под скаты брусья и колья, а то и ватники. Как дул холодный ветер, а люди закуривали, заслонив ладонями огонь, и между пальцами у них светилось красным...