На исходе ночи

Как-то раз Ше-Кентаро смотрел по телевизору передачу, в которой высказывалось предположение, что астрономы Кен-Ино каким-то образом умудрились заранее вычислить дату Первого великого затемнения, после чего верховный ва-цитик Кен-Ино бросил все свои силы на завоевание Кен-Ове – единственного места на всей планете, где у людей был шанс выжить. Но Кен-Ове, не обладавший таким же мощным боевым флотом, как у Кен-Ино, выдержал многолетнюю осаду и победил в решающей битве, ценой которой, как оказалось, была жизнь нации. Правда, поговаривали, что победа была одержана не за счет беззаветной доблести воинов Кен-Ове, а благодаря налетевшему внезапно урагану.

Не виданный по своей силе шторм, пять малых циклов кряду бушевавший на всем южном побережье Кен-Ове, потопил или выбросил на берег большую часть вражеских кораблей, доставивших главные ударные силы Кен-Ино. У противника уже не оставалось времени, чтобы собрать новый флот для штурма неприступных берегов Кен-Ове. Наступило Первое великое затемнение, и государства Кен-Ино не стало. А Кен-Ове, в несколько раз уступавшее своему великому соседу как по размерам, так и по численности населения, выжило. И продолжает жить, несмотря на то что, вопреки заявлениям оптимистов, День и Ночь так и не сделались короче. Кто так распорядился – судьба или история? Впрочем, какое это сейчас имеет значение? Ночью Кен-Ино скован льдами, Днем превращается в раскаленную пустыню. Ни одна из восьми экспедиций, побывавших в Кен-Ино, не смогла обнаружить никаких признаков жизни. Судя по документам, обнаруженным в столице Кен-Ино, все его жители погибли в Первое великое затемнение.

Но, глядя на вазы и кувшины, казавшиеся вырезанными из гигантских осколков стекла горных духов, что добывали в Та-Пардитских горах, Ше-Кентаро думал не о тех, кто умер, не дожив до наступления нового Дня, а о том, для чего стоят здесь эти сосуды. Чтобы привлечь внимание праздно гуляющей публики, или же они действительно выставлены на продажу? Всякий раз, проходя мимо этой витрины, Ше-Кентаро задавал себе один и тот же вопрос. И каждый раз не находил ответа. Можно было зайти в магазин, чтобы поинтересоваться выставленными в витрине изделиями, но Ше-Кентаро опасался, что, когда услышит цену уникальных изделий, вид у него будет невообразимо глупый. Оказаться поставленным в глупое положение, когда чувствуешь себя абсолютно беспомощным и не можешь вразумительно ответить на заданный тебе вопрос, не потому, что не знаешь ответа, а потому, что мысли разбегаются в разные стороны, точно грызлы по углам, – Ше-Кентаро боялся этого больше, чем быть запертым в одной клетке с вот-вот готовым лопнуть варком.

На углу здания стояла палатка торговца горячим джафом, украшенная по углам гнутыми стеклянными трубками, по которым время от времени пробегали разноцветные огни. Джаф у него, как и все на Предрассветной, стоил едва ли не вдвое дороже, чем в любом другом месте. Но зато напиток, как и положено, подавался в парпаре – сосуде овальной формы, сделанном из теплоизоляционного пластика, с небольшим отверстием в верхней трети, куда вставляется раздавленная на конце соломинка, чтобы крупинки распаренного джафа не попадали в рот. Прежде в качестве сосудов для традиционного напитка жителей Кен-Ове использовали вычищенную скорлупу парпаровых орехов – отсюда и происходит название. Но нынче такой увидишь разве что только в музее. Или в доме какого-нибудь невозможно богатого сноба, не знающего, куда деньги девать. Даже на официальных приемах в резиденции ва-цитика джаф подавали в пластиковых парпарах. Хотя скорее всего делалось это не в целях экономии, а для того, чтобы не раздражать понапрасну потенциальных избирателей.

Взяв предложенный ему парпар, Ше-Кентаро сделал шаг в сторону и остановился на границе света и тени. Тень была бледная, едва приметная, не внушающая не то что страха, а даже легкого беспокойства, но все равно Ону старался держаться от нее в стороне – срабатывал не разум, а инстинкт. Поймав губами соломинку, Ше-Кентаро осторожно потянул напиток. Джаф оказался что надо: чуть горячее – и можно обжечься, немного прохладнее – и не почувствуешь густого терпкого вкуса настоящего джафа. И сахара было добавлено точно в меру – только чтобы слегка ослабить смолянистую горечь, но не полностью подавить ее. Ше-Кентаро сделал глоток и довольно улыбнулся. Удивительный напиток джаф. Казалось бы, ничего особенного, просто горячий отвар перетертой в пыль древесной коры, а выпьешь – и сразу жизнь другой кажется. Сердце радуется непонятно чему, а душа как будто радостно повизгивает, точно приласканный щенок. Или только он один, Ше-Кентаро, это чувствует, а другие пьют джаф, просто чтобы жажду утолить или согреться в ненастный день? Вот бы спросить у кого.