На языке эльфов

Точно. Ты топтался. Ты стряхивал снег с подошв. Как человек, уже точно знающий, что его впустят. Так где хоть что-то, что может спасти от твоей нежной наглости? Из-за тебя я считаю себя еще безумнее, чем был до этого.

Так мне кажется, когда я запускаю руку под пояс домашних брюк. Пальцы сжимают корпус телефона с открытым чатом твоих одиноких сообщений и названием контакта сверху по центру:

Мой человек

Я трачу всю концентрацию на то, чтобы представлять, как ты стучишь пальцем по экрану, вбивая запомнившийся текст, а потом водишь им, рассматривая выпавшие ссылки. Стараюсь удержать в голове лишь твое освещенное подсветкой экрана лицо, возможно, в такой же темноте собственной комнаты.

Так мне кажется. Я не могу даже подумать о том, что держу свой пол в руке не для того, чтобы быстро справить нужду. Мне нельзя отвлекаться. Разрешено лишь представлять движение твоих пушистых ресниц, очерченных экранным отблеском. Можно только считать, как ты моргаешь.

Я чувствую влажность. Знаю, что это и как, наверняка, блестит, если смотреть со стороны. Я видел такое много раз прямо напротив себя в бедном свете желтой настольной лампы. Но мне нельзя отвлекаться.

Можно только представлять, как ты дышишь. Дышишь, а я что-то выскуливаю, стискивая зубы. И убираешь кудри с лица. Убираешь, а я собираю. Влагу пальцами, чувствуя, как их движения начинают приносить боль. Другую. Необычную. Она похожа на лопающиеся петарды внизу живота. И подбираешься повыше на подушке.

Ты подбираешься, а я сползаю. Ниже, не способный оставаться на месте. Ты скрещиваешь ноги к низу, к щиколоткам. А я сгибаю колени и поджимаю пальцы. Ты молчишь, вчитываясь в текст.

Я выстанываю, что могу, несмело и пугливо. Мне кажется, будто на меня смотрит весь мир через скрытую камеру где-то на потолке – это толкаются в плечо шептуны персекуторного бреда. Но мне нельзя отвлекаться.

Ты стучишь пальцами по экрану, копируя текст. Мои выпускают смартфон и находят простынь. Берут в плен, тянут, как за волосы. Мне фантомно больно везде. Особенно где-то на затылке. Ты медлишь перед отправкой.

Я ускоряюсь. Я набираю обороты с недопустимой грубостью, понимаю, что всякий раз на выдохе шумно отзываются голосовые связки. Шептуны кричат на ухо. Тебя все слышат, тебя все видят, тебя снимают, тебя скомпрометируют, тебя высмеют! Мне нельзя отвлекаться!

Я слышу только, как ты дышишь. Ничего больше. Мне неприятно, мне нехорошо, мне болезненно… мне приятно… мне хорошо… Я грубею, душу безжалостно и рвано, Чоннэ, скажи мне, что так и должно быть, пожалуйста, докажи, что все нормально, скажи: тебя слышу только я, тебя вижу только я, тебя снимает только камера моей памяти, этот материал никто не увидит, и смеяться мы будем вместе. Скажи, Чоннэ!

Дыши и говори, говори, говори!

– О… боже!

Чоннэ…

Чоннэ… скажи, что это допустимо, – шептать что-то каким-то богам, имея в виду совсем не их. Объясни, мне можно повышать голос? Скажи еще что-нибудь, давай, прошу тебя, коснись губами затылка, чтобы он перестал болеть, стяни руку на моем животе, как пояс во время полета на самолете, чтобы давило, как сейчас давит в самом низу. Скажи, что это нормально, – вот так глушить неприязнь слепым желанием довести себя до какого-то маршрута! Скажи, что это правильно, – елозить по постели в этой сплошной темноте, причиняя себе боль и получать от нее воспаленное удовольствие!

И дыши, пожалуйста, продолжай, не пропадай из головы, не пропадай вообще никогда, ابقى معي الى الابد, quédate conmigo para siempre, stanna hos mig för alltid, stai con me per sempre, останься со мной навсегда, 一緒にずうっと居てください, stay with me forever, 영원히 나와 함께있어, я тебя умоляю, Чоннэ, ты слышишь, ты видишь, ты снимаешь, ты будешь со мной смеяться?

Под эту, Итан,

я тебя раздеваю

По спине льется краска. Жидкая акварель подтаявших букв, смешанных с твоей слюной. Всего раздеваю догола. А потом всего целую. Везде, Итан. Чтобы на тебе не осталось мест, о которых я бы не знал.

Я дурею,

я разбегаюсь,

чтобы куда-то прыгнуть.

Закрываю глаза и вижу:

ты надо мной, ты над всем, что есть, было и будет. Ты над картой планет, небесных машин и лунных локомотивов. Я выгибаюсь. Кудри висят, обрамляя лицо. Я глупый маленький эльф, который все-таки застонал.

У нас с тобой будет два вида секса. Губы движутся, блестят, красят особой краской. У меня горят мышцы. Лицо. Грудь. Нежный. Чтобы ты знал, как я люблю тебя. Нездоровая дрожь, пушистые ресницы, длинные пальцы. И грязный. Чтобы я знал, как ты любишь меня, раз готов такое дозволить. Много может слово?