В тот момент, когда я замечаю уверенный и хладнокровный взгляд Кайла (и он, как никогда мне напоминает викинга), я понимаю: еще не все потеряно. Есть еще порох в пороховницах. Даже страх отступает волной, и словно почувствовав мою веру в него, Стоун отточенным приемом выбивает пушку из рук Астона и валит его на пол, сопровождая это глухим ударом по хрустнувшей в один момент челюсти. То, что происходит – за гранью, и мне неприятно на это смотреть, несмотря на то, что я ненавижу своего бывшего мужа, который безвольно лежит под Кайлом и заходится в истерике безумия, плюется кровью, пока Кайл наносит удар за ударом.
И все-таки Кайл прав: Уилл и правда не силен в рукопашной борьбе… разве что, когда дело касается женщины.
Каждый удар по его ублюдской роже разливается ощущением кайфа по венам. Удерживая Астона за шею простреленной рукой, (мне чертовски повезло, что пуля прошла по касательной, и лишь «царапнула» верхние слои кожи) я даже не чувствую боли, вышибая его извращенные мозги другой, здоровой…
Во мне столько злости и пульсирующей, бьющей через край ярости, что кажется мои силы никогда не иссякнут, и я не успокоюсь, пока на этой мрази живого места не останется. С мрачным удовлетворением я торжествую, когда наблюдаю за тем, как его тело покрывается синяками и гематомами после моих ударов, а изо рта вытекают багряные струйки крови…
Костяшки пальцев ноют, горят так, словно их объяло разъярённым огнем, но я не чувствую боли, одержимый целью стереть обидчика своей женщины с лица земли и отправить в полнейший нокаут.
Стефания что-то отчаянно кричит и плачет, и лишь ее нежный голос возвращает меня в реальность, дав прервать свою кровавую вендетту.
Только страх за Эффи останавливает меня, и я молча встаю, подхожу к своей дрожащей и хрупкой малышке, рывком поднимая ее с пола. Взял бы на руки, но черт… мое предплечье сейчас не в самом лучшем состоянии.
Но сейчас она рядом. В моих руках. Невероятное ощущение счастья.
Она жива.
Я жив.
Уилл Астон валяется где-то рядом под моими ногами и кряхтит от боли, но он заслужил куда худшего наказания, чем физические страдания и переломанные кости. Но я не Судья.
Я нападающий, выполняющий порой функции защитника.
Взор заволокло пеленой алой, неистовой ярости. Я ненавидел этот долбанный пистолет, что сжимал в руке, ненавидел себя за то, что потратил последнюю пулю на то, чтобы выстрелить в плечо охраннику Астона.