На дальних берегах

Нельзя было терять ни минуты. Мехти прошел в пещеру, с трудом отодвинул в сторону мотоцикл и вернулся к Васе. Он поднял его на спину и, спотыкаясь о трупы, понес через пещеру. Горбоносый нацист все еще продолжал громко стонать. Но Мехти даже не оглянулся. Выбравшись из пещеры, он зашагал по горной тропинке.

— Мехти… — услышал он вдруг слабый голос Васи.

— Вася! — обрадованно отозвался Мехти. — Вася, я с тобой… Это я, Вася!..

Вася пошевелил рукой; задел раненое ухо Мехти. Мехти чуть не вскрикнул от боли.

— Мехти! — повторил Вася. Голос его был все еще тихим-тихим, но в нем прозвучала радость: — Мехти…

— Держись, Вася! Держись! Вот придем скоро в какую-нибудь деревню. Подлечим тебя. Рана у тебя пустяковая. Ты просто устал Вася…

Голос друга придал Мехти сил и бодрости. Еще недавно ему казалось, что он не доберется живым до ближайшей деревни. А теперь он знал: дойдет, обязательно дойдет!..

— Мне больно… — снова заговорил Вася.

— Ничего, Вася, потерпи еще немного. Скоро минуем перевал, а там уж и деревня.

Ночь была на исходе. Мехти спешил. И вдруг он замер на месте… Из-за скалы вышли два немца, вооруженные автоматами. Они преградили Мехти путь. Трудно было придумать что-либо более обидное: после боя с целым отрядом — сдаться двум немцам! Не будь Васи, Мехти схватился бы с ними. Но Васю бросать нельзя…

Мехти молча ждал, что предпримут немцы. И в то же время раздумывал: как сделать, чтобы и самому не сдаться в плен и Васю не отдать им на растерзание.

Он оглянулся. Справа от него голые скалы, слева — пропасть.

Мехти стал медленно пятиться к пропасти. Там, внизу, клубился голубой туман… Наверно, они будут лететь вниз долго-долго. Здесь очень глубоко. Надо упасть так, чтобы Вася оказался наверху. Еще один шаг… Последний в жизни…

— Товарищ! — сказал вдруг один из немцев.

— Товарищ! — сказал и другой.

Мехти остановился и поднял голову. Что это — ловушка?

— Не подходите! — хрипло крикнул он.

Немцы поняли, что партизан не верит им. Они положили на тропу свои автоматы и чуть отступили назад. Мехти не знал, что и думать.

— Мы не хотим воевать против вас! — сказал немец с ефрейторскими нашивками.

— Уйдите отсюда! — твердо выговорил Мехти.

И они ушли. Повернулись и ушли по тропе вниз, к зеленевшей за утесом чаще.

Мехти долго провожал их взглядом. Потом оглянулся назад и увидел, что внизу клубится уже не голубой туман, а серый. Здесь было очень глубоко. И Мехти ужаснулся своему недавнему решению. Хотя если б все это повторилось еще раз, он вряд ли принял бы иное…

А немцы сидели в чаще, обескураженные, унылые, молчаливые. Наконец один из них сказал:

— Ничего, Эрих! Иного я и не ждал. Нам сразу поверить не могут. Не обижайся на них.

— Нет, все-таки не везет нам, Ганс, — пожаловался Эрих. — Ведь мы воспользовались первым же случаем, который нам представился! И обидно, когда тебе не верят…

Конечно, Ганс прав; смешно же: числиться в армии, сеющей смерть, огонь и разрушения, и требовать, чтобы тебе так сразу и поверили. Но разве они оба (да и не только они!) хотели убивать, разрушать, жечь? Разве нужна им война? Самым тяжелым в жизни Эриха был как раз тот день, когда его одели в мышиного цвета шинель и сунули в руки автомат. У него было такое чувство, будто его заставили предать все, чем он жил, что любил…

Его отец был простым токарем по дереву. И, как большинство людей, которым не привелось учиться, он страстно мечтал видеть ученым своего сына.

Старый токарь гордился тем, что родился и живет в Веймаре — городе, где долго жил великий Вольфганг Гёте; он знал наизусть много его стихов, а в воскресный день, облачившись в потертую черную сюртучную пару, надев котелок, часто водил сына в концертный зал и показывал ему орган, которого касались руки Баха.

Он подолгу задерживался у памятников на площадях, одергивал Эриха, если тот громко разговаривал в картинной галерее.

У Эриха была мечта, которая дорого обошлась и его отцу и ему самому. Отец, чтобы дать сыну музыкальное образование, и днем и ночами простаивал за монотонно жужжащим станком, а сын, получив это образование, понял, что хорошего пианиста из него не получится.

Эрих хорошо усвоил старую, мудрую истину: «Лучше быть хорошим грузчиком, чем плохим доктором». И он стал настройщиком роялей в родном городе Веймаре.

Сколько роялей прошло через его руки — дребезжащих, сломанных, гнусавящих, покрытых белой эмалью, черным лаком, сделанных из красного дерева!

Он бывал счастлив, когда возвращал им юность.

И люди любили Эриха, уважали его, и ему не стыдно было смотреть в глаза своему отцу.

Стыд за себя, семью, друзей, за свою родину охватил его тогда, когда он услышал на улицах топот и улюлюканье штурмовиков, а по радио вопли истеричного безумца, когда в Германии начали сжигать на кострах книги, убивать евреев, требовать, чтобы люди учили наизусть горячечный бред с претенциозным названием «Моя борьба».

«Что же будет дальше?» — с тревогой спрашивал себя Эрих.