На Дальнем Западе

– Никак нет! – ответил спрошенный успокаивающим тоном. – По-видимому, это была ложная тревога. Никто не слышал боевого крика сиу.

– А кто сторожил ущелье? – осведомился Деванделль.

– Гарри и Джордж, трапперы.

– Значит, что-нибудь да случилось! – озабоченно пробормотал Деванделль. – Трапперы слишком хорошие разведчики, чтобы поднять тревогу попросту. Кстати, вот один из них.

– В чем дело, Гарри?

Вышедший из-под навеса скалы траппер ответил:

– Командир! Этой ночью случаются, ей-Богу, престранные вещи! Сиу должны быть где-нибудь совсем близко отсюда. Вот один из них. Он наткнулся на мою пулю, которая уложила его рядом с белым конем!

Мгновение спустя из уст правительственного агента вырвался крик изумления:

– Один индеец, в самом деле, лежит тут. Но где же другой?

– Какой? – живо обернулся полковник.

– Ну, тот самый, которого мы застрелили. – Птица Ночи! Где его труп? Ведь он был привязан именно к этой скале. А теперь место пусто.

Полковник оглянулся и убедился в том, что агент прав: трупа Птицы Ночи не было ни у скалы, ни поблизости от нее. Наверное, лазутчики индейцев, пользуясь мглою ночи, прокрались-таки мимо сторожевых постов и унесли тело молодого воина.

Гарри и Джордж, сконфуженные этим обстоятельством, неистово ругались: краснокожие ухитрились не только проскользнуть сюда мимо них, но даже украсть труп, унести его… Это было позором для разведчиков!

Полковник, не обращая внимания на пререкающихся трапперов, взял из рук агента фонарь и направился к трупу белого коня.

То, что он искал, было в полудесятке шагов: рядом с телом Рэда лежал труп индейца средних лет могучего сложения, со свирепым лицом, черты которого были обезображены татуировкой и искажены предсмертной судорогой. Все нагое тело убитого блестело: отправляясь на рискованное предприятие, воин племени сиу вымазался с ног до головы маслом, чтобы сделаться скользким, как угорь. И он лежал, полууткнувшись лицом в землю, протянув руки по направлению к коню. Казалось, он и сейчас тянется к толстой голубой попоне, покрывающей спину Рэда вместо седла.

– Ага. Вот то, что эта змея хотела уничтожить! – раздался голос правительственного агента, который, опередив Деванделля, уже схватил вытянутую руку убитого индейца. – Надеюсь, в этом мы найдем кое-что, что поможет нам разобраться. Пусти!

И агент, с усилием разжав застывшие, судорожно сжатые пальцы мертвой руки, выхватил клочок измятой бумаги.

На крик агента словно эхом откликнулись зловещие звуки из Ущелья Могил: там кто-то засвистел, давая, очевидно, сигнал.

– Иккискот! – послышались взволнованные голоса солдат, сопровождавших полковника к месту казни молодого индейца.

Лица всех побледнели. Невольная дрожь потрясла тела закаленных в боях людей. Какая-то жуть охватила их души. И все это сделало только одно единственное, так странно звучащее слово: «Иккискот».

Иккискот – это боевой свисток некоторых индейских племен Северной Америки. Им пользуются краснокожие, переговариваясь при помощи известным образом комбинируемых звуков иккискота на далеком расстоянии, готовясь к нападению или отступая. Но чаще всего воины, обладающие этим свистком, пускают его в ход в самый разгар боя. И над местом побоища тогда раздаются пронзительные звуки, ни с чем не сравнимые. И тому, кто слышит эти звуки, чудится, что это шипение гремучей змеи и свист летящей стрелы, яростный вопль убийцы, наносящего последний удар уже беззащитной жертве, и ее предсмертный стон – быть может, голос из могилы.

Самое происхождение иккискота ужасно: убив своего врага или запытав его до смерти на столбе пыток, индеец сначала скальпирует убитого, потом отсекает от трупа ноги. Из берцовой кости, дав обглодать все мясо красным муравьям, он затем устраивает своеобразную трубку или огромный свисток, с которым почти не расстается, особенно если предстоит встреча с врагами.

У иного знаменитого воина какого-нибудь свирепого племени имеется в хижине целая коллекция таких свистков. И по вечерам воин снимает их со стены вигвама, где они развешены в порядке, перетирает, пробует, продувая, и бормочет про себя, вспоминая историю того, как и когда именно эта кость, белая, как слоновая, гладкая, словно отполированная, украшенная зарубками и насечками, попала ему в руки.

«Он убил моего отца, но я подстерег и заколол его копьем, и я отрубил его правую ногу, когда он еще издыхал, и унес с собой!»

Когда такой «коллекционер» умирает, в огромном большинстве случаев все собранные им лично иккискоты хоронятся вместе с ним. Но иногда, если его сыновья еще малы и сами не могут добыть для себя иккискот, отец оставляет свою коллекцию детям. Впрочем, только до того момента, когда дети сами «выроют топор войны» и пойдут «по тропе сражения» на добычу иккискотов: запасшись новыми трофеями, они должны старые, служившие отцу, зарыть в его могилу.

У некоторых племен, или, правильнее, родов, иккискот, наоборот, становится реликвией всего рода, и целые группы человеческих берцовых костей, преобразованных в свистки, украшают стены и потолок хижины совета.