На боевом курсе (СИ)

На цель вышли ранним утром. Только-только далеко позади горизонт начал бледнеть, а внизу, под нами всё ещё царила беспросветная ночь. И в этой черноте вольготно раскинулся освещённый огнями город. И порт в яркой иллюминации электрического света. Вот он-то и был нашей главной целью. Я уже говорил, что расположение складских зданий тайной ни для кого не являлось. И командование знало, где на территории порта находятся артиллерийские и минные склады. Они-то и являются нашей первоочередной целью. И во второй очереди — корабли. Но там дело такое — вряд ли наши бомбы смогут нанести им непоправимый ущерб. Ну и на точность бомбометания не стоит уповать. Хоть и заверил вчера Шидловский, что они все в должной мере отрабатывали прицельное бомбометание на столичном полигоне, но здесь не полигон, здесь реальная цель. Вот сейчас и посмотрим, кто чему научился. Тем более, на моём и замыкающем самолёте установлены фотокамеры. Будем снимать результаты.

Опасались зенитной артиллерии, поэтому и было решено лететь ночью. С таким расчётом, чтобы выйти на цель ранним-ранним утром, практически затемно. Вряд ли тогда кто-то будет нас внизу ждать. Даже если и успеют сообщить о нашем вылете, то пока разберутся куда именно мы летим, будет уже поздно. Командование всё-таки постаралось сохранить в тайне наш вылет. Вот сейчас и посмотрим, получилось это у нас или нет.

Пока под нами тихо. Бомбардировщики вытянулись в одну линию. Теперь всё от меня зависит. Как мы с Фёдором Дмитриевичем прицелимся, так и остальные будут работать. Правда, не совсем так же, всё-таки цели у всех разные. Но первыми мы работаем и нам промазать никак нельзя. Потому как будем по артскладам целиться. И бомбить по этой причине мы все будем с высоты полутора километров. И уходить после сброса бомб в сторону моря с дальнейшим набором высоты.

Пока в голове проскакивали эти воспоминания, руки делали свою работу. Довернул на ярко освещённый порт, на освещённые прожекторами чёрные коробочки складов. Сверху всё прекрасно видно, повезло нам с погодой.

Встал на боевой курс, покачал крыльями. Рации не стали использовать. А вдруг наши переговоры кто-нибудь да услышал бы? Поэтому летели в режиме радиомолчания, используя вот такие простые манёвры для связи. И сейчас я этим действием дал понять, что захожу на цель. Оглядываться и убеждаться, поняли ли меня правильно следующие в кильватере экипажи, не стал. Не до того мне сейчас. Нужно быстро рассчитать ветер и снос на боевом курсе, взять необходимую поправку и выйти на цель.

Всё! Штурман быстро проговорил, почти прокричал последние цифры, проконтролировал, что мы заняли нужный курс и упал на колени возле прицела. Приник к нему, оторвался, глянул через нижнее стекло на наплывающие огни складов, скомандовал:

— Два градуса левее!

И как я ему эти два градуса на этом компасе поймаю? А руки уже довернули штурвал в левый крен и сразу же вернули его в первоначальное положение, выровняли по горизонту. И педалями придержал самолёт на новом курсе, зафиксировал визуально новую траекторию. Хорошо идём, точно посерединке.

— Так держать! — не отрывается от прицела штурман.

— Есть так держать!

— Приготовиться к сбросу! Люки открыть!

Створки открываются, и в кабину врывается холод утреннего неба, самолёт встряхивается, словно от озноба, а я резко работаю рулями, стараюсь удержать машину на курсе и эшелоне. Корёжит её немного при открытии створок. В ушах свистит и рокочет злой наружный воздух, и даже шлем не спасает уши от этого сердитого рёва.

— Градус вправо! — не успокаивается штурман.

— Есть градус вправо!

Как его поймать, этот градус! Но приходится выполнять команду и корректировать курс.

— Так держать! Готовность к сбросу?

— Есть так держать! — кричу штурману в ответ и сразу же из-за спины слышу такой же напряжённый крик, почти вопль души нашего инженера:

— К сбросу готов!

Ещё успевает проскочить в голове удивление — это как же громко нужно орать, чтобы мы его от бомболюка услышали? Успевает проскочить и тут же пропадает. Потому как откуда-то появляется небольшая болтанка и мне приходится работать рулями, чтобы удержать самолёт на курсе и заданной высоте. Или мне просто кажется, что она появилась, эта болтанка? Потому что очень уж сильно все ощущения у меня обострились в этот момент? Спинным мозгом чувствую, что пора сбрасывать бомбы… Ну, пора же! Штурман?!

И словно в ответ моим мыслям, срывая голос, орёт Фёдор Дмитриевич:

— Сброс!

Невозможно разобрать, что ему отвечает инженер, да и не до того мне сейчас. Повинуюсь какому-то всепоглощающему импульсу азарта внутри себя и тоже ору изо всех сил:

— Сброс!

Самолёт, словно попавшая под дождь собака, встряхивается, освобождаясь от смертоносного груза, облегчённо вспухает, стремительно рвётся ввысь, к парящим высоко над нами серым на фоне тающих звёзд облакам. Приходится осаживать аппарат, держать его на эшелоне и курсе, парировать эти рывки и взбрыки облегчённой машины, словно взбесившейся на короткую секунду лошади. Впрочем, эти взбрыки почти сразу же прекращаются и самолёт успокаивается, подчиняется рулям.