Мысы Ледовитого напоминают

Соболь был главным предметом российской внешней торговли, и московские власти требовали его всё больше и больше, тогда как в тайге его становилось всё меньше и меньше. Обычно уже лет через 10–15 после «объясачения» данной местности приказчики писали воеводам, что собрать прежний ясак невозможно, так как «соболь опромышлялся». Но Москве был нужен соболь, а не отговорки, так что нормы ясака менялись гораздо позже, чем требовала природа, менялись тогда, когда собирать уже было нечего; более того, когда население, неспособное выполнить норму, бунтовало, а подавить бунт не было сил. Сама же охота вообще никак не ограничивалась.

В итоге шла сущая война российской власти с природой и местным населением. Главным приемом было взятие в аманаты (заложники) «лутших мужиков» и их сыновей, то есть туземной верхушки. Арабские слова ясак, аманат и ясырь (пленник, ставший рабом), принесенные в Сибирь иртышскими татарами (русские покорили их вскоре после похода Ермака), стали общим ужасом от Урала до Чукотки. Больше всего брали в рабство женщин (отнимая их у мужей) и девушек, но забирали и девочек (см. Прилож. 1).

Оправданья государству не вижу, а вот некое оправдание казакам и стрельцам, когда они зверствовали, могу всё-таки высказать. Их собственное положение было не всегда лучше, чем туземцев, сами они порой бежали в укромные места, чтобы сколько-то спокойно пожить, пока их внуков не найдёт вездесущая власть. Многие уходили воевать новые земли, пока те ещё были.

Особенно знамениты казаки Семён Дежнёв и Ерофей Хабаров. Последний, прежде чем прославиться походом на Амур, стал известен туруханским властям, успешно объясачив жителей Южного Таймыра. В 1628 году молодой Хабаров собрал ясак на реке Хетё, главном водном пути Южного Таймыра, причём не только с коренных народов, но и с русских, которые (запомним это!) уже тогда укрывались там от российских властей [Белов, 1977, с. 62–63].

Вот в какой обстановке оказалась добыта тысяча с лишним (а вероятнее, несколько тысяч) соболей наших беглецов. Для всего Туруханского края это было не так уж много, так как из него в Россию доставлялось гораздо больше: в 1630 году 44 тыс. шкурок, а в 1638 даже 48 тыс. [Бахрушин С. // ИПРАМ, с. 85]. В этой добыче доля дальнего угла, бассейна Хеты, была ничтожна: вся Хетская округа, где тайга переходит в лесотундру, сдала в ясак за 1632 год всего лишь 219 шкурок соболей [Троицкий, 1987, с. 15]. Следовательно, там добыть тысячу соболей было невозможно — не нашлось бы ни людей, ни лесов. Значит, соболей везли из более южных мест — вернее всего, с Котуя. Легко представить, сколь желанной добычей был отряд, везущий столь огромное богатство.

Хета и Котуй, сливаясь, образуют Хатангу, а та впадает в Ледовитое море. Её бассейн стал известен русским уже в первые годы XVII века (см. далее), а стало быть, его знали и наши герои.

4. С краденым богатством — в ледяной ад

Что и говорить, 34 рубля — не те деньги, какими обычно ворочает русский торговец в Сибири XVII века, но и на них можно купить в России дом и обустроиться. Лишь бы снова попасть туда. Только как попасть? Для возврата в Россию служилый должен был пристроиться к какой-то группе, и вариантов было всего три: торговцы, служилые и разбойники. Видимо, владелец казны выбрал последних. Почему, можно лишь гадать, чего мы делать не будем.

По-моему, для понимания сути происшедшего достаточно учесть тот известный факт, что уехать в европейскую Россию законным образом можно было только с проезжей грамотой, выданной именно туда, в Россию, а её получить мог только законно отпущенный. Если же он уезжал по своей воле, то ему оставалось одно — примкнуть к разбойникам.

Мореходы тоже, надо полагать, выбрали в попутчики разбойников, и причину этого понять как раз довольно просто. Как мы уже знаем из очерка 1, к 1620 году «морской ход» в Сибирь и обратно перестал существовать, как юридически, так и физически. В Мангазею стало весьма трудно попасть и ещё труднее из неё вернуться.

О том, как выбирались назад те, кто застрял в Мангазее, мне неизвестно, но имелись лишь два возможных пути — либо «через Камень», либо через Тобольск. Первый путь был в то время заброшен, и его ещё предстояло обустроить (РИБ, стл. 1076), а значит, транспорта для большой группы там было не найти. Второй же путь означал, в лучшем случае, полное разорение на дальней дороге и множестве застав, а в худшем — дыбу и плаху.