Мысы Ледовитого напоминают

Дроков работал в иркутских архивах и нашел несколько вроде бы мелких подробностей казни[428]. Первая: мороз в ночь казни был под сорок. (Возникло сомнение в том, что конвоиры могли минут 15 вести осужденных по ночному морозу. Зачем? Что мешало сделать дело, не мерзнув?) Вторая: казенная версия расстрела гласит, что адмирал расстрелян вдвоем со своим премьером В. Н. Пепеляевым, а по документам значится, что расстрелянных было трое. Почему никто о нем не пишет? Третья: шуба Колчака осталась в тюрьме среди его личных вещей, причем по описи значится вся одежда Верховного. Тем самым, уверен Дроков, его вывели во двор в белье.

Встает несколько вопросов. Прежде всего — зачем было топить труп? Затем, объясняли большевики, чтобы не было могилы, которая стала бы местом притяжения «контры». Но ведь труп далеко не уплывет, вмерзнет в лед прямо в черте города, весной может быть опознан. А кто весной у власти будет? атем — куда вели смертников? По казенной версии — на кладбище, но зачем? Ведь могилы там приготовлено не было, и трупы в санях повезли к проруби. И, наконец, как посмели вести в сторону стоявших совсем рядом белых войск, требовавших выдачи адмирала?

Словом, нелепость на нелепости. Даже странно, что раньше, до Дрокова, никто не заметил. Пришлось перечесть воспоминания участников казни, и возникло сомнение, видали ль они ее на самом деле. Один из них, Николай Ваганов, совсем подозрителен. Друзья позвали его на казнь Колчака — уже это странно. Но именно он, посторонний, остается с осужденным наедине (и не в коридоре, чему еще можно бы поверить, а в караулке, у выхода из тюрьмы) и принимает просьбу — передать благословение жене и сыну [14].

Но и это куда ни шло: всякий мемуарист преувеличивает свою роль. А вот дальше совсем нелепо. Приводят Пепеляева, он то и дело падает, умоляя, а его тащат. Осужденных выводят на улицу и ведут к кладбищу пешком (значит, машины нет), а о поведении Пепеляева больше ни слова. Смирился он, или его опять тащили? Затем комендант предлагает осужденным молиться, и Колчак отказывается немыслимым образом: «Я неверующий» (он был весьма набожен и на «Заре» исполнял обязанности священника [27, с. 136]). Зато Пепеляев долго молится, и никто из начальства (их трое) его не торопит. А как же мороз, как же опасность нападения?

Представьте: крохотный отряд, полувзвод или взвод, ведет важнейшего арестанта, из-за которого белые грозят городу штурмом, по ночным улицам невесть кому принадлежащего города. Нет у них ни грузовика, ни пулемета, а противник на броневиках нагрянуть может. Едва ли охрана отразила бы нападение на саму тюрьму (почему казнь и совершена столь спешно), а она вот — Колчака сама наружу вывела, да переулками Ремесленной слободки ведет, причем как раз вблизи белых. Невообразимо.

Но вот казнь совершена, и, по Ваганову, расстрелыцики садятся в машину (откуда взялась?) и уезжают, оставив начальство с трупами. Совсем глупо.

Ваганов закончил загадочно: «На следующий день объявили: в связи с тем, что не было приготовлено могил… решили бросить убитых в прорубь… Так ли это было, не так ли, судить трудно».

Совсем, вроде, ничего Ваганов не знал и громоздил противоречивые слухи. Но если вспомнить версию Дрокова, многое становится по местам: Пепеляева тащили только по коридору, молился он в помещении, а расстрельная команда в самом деле не могла видеть, что сделали с трупами тюремщики. Пригласили же Ваганова в тюрьму с совсем иной целью, о которой он сказал мимоходом, но недвусмысленно: вероятно, белые «захотят отбить адмирала по дороге или попытаются захватить тюрьму» — так сказали ему друзья-расстрелыцики. Дело в том, что до этого Ваганов сам участвовал в захвате тюрьмы красными и мог теперь дать советы новой охране, откуда ждать нападения.

В таких условиях речи идти не могло о выводе Колчака из-за ограды тюрьмы. И не шло: командарм Смирнов уже телеграфировал в Москву, что приказал властям Иркутска вывезти Колчака на север от города, а если это не удастся, то «расстрелять в тюрьме» [14, с. 7, стл. 2]. Реальные исполнители вполне могли шумно и прилюдно вывести смертников в шубах из камер (Ваганов: «Народу собралось много»), а казнь провести затем тайком в подвале, быть может и без выстрелов (никто из арестантов их не слышал).

Однако зачем всё это понавыдумано? Дроков, видимо, и тут прав. Он прав в том, что могила Колчака существовала, и этот факт надо было скрыть.

Генеральская шуба Колчака упомянута как убедительная деталь: ведь в ней он был арестован, и это не раз описано, а значит в ней он и должен быть утоплен — не могли же большевики рисовать себя мародерами.

Сергей Владимирович Дроков (фото 2013 г.)