Но главное всё же не в этом. Главное в том устройстве, частью которого была Тайная канцелярия. Читая документы ВСЭ, легко видеть, насколько донос и расправа поразили после Петра I общество. Даже если дело кончалось для кого-то успешно (значит, казнили его противника), всё равно ущерб его работе был огромен. Данных по стране в целом нет, их должен был собрать сам Курукин, прежде чем писать (надеюсь, что после этого он писал бы иначе). Вряд ли он мог не знать, что при Петре I Тайная канцелярия была поздней и крохотной частью репрессивного аппарата, каковою и оставалась.
Основой же режима было неслыханное ранее угнетение крестьян, и в этом правление Анны Иоанновны тоже отличилось. Если Петр забирал в рекруты по 0,23 % населения в год, чем поставил экономику на край гибели, то Анна вдвое больше, по 0,48 % [П-2, с. 314]. И, что удивительно, размер армии от этого почти не менялся, поскольку рекруты сразу шли на убой, причем гибли они вовсе не в сражениях. Миних, друг Бирона, ухитрился в Крымской кампании положить за полгода 30 тыс. солдат, притом в боях — лишь 2 тысячи. Остальные умерли от голода и болезней. Этот провал сравнивают с прутским провалом Петра I [Анисимов, 2009, с. 496], но Петр был самовластный царь, а Миниху следовало бы за провал ответить.
Ответа не потребовали, и катастрофа ничему не научила его: вскоре масса солдат замерзла, зимуя под открытым небом, а Миних добавил бед, пресекши использование провианта из наличного запаса, который затем сгнил [П-2, с. 285]. За жестокость к солдатам его ненавидели даже генералы, которые обратились к Анне, однако его взял под защиту Бирон, и дело не получило хода.
Как после сказанного относиться к Бирону? Да, нашей экспедиции он помог радикально[391], однако не в ней же состояла его главная роль в истории России. Пусть он редко ставил подпись, зато высказывался, согласно отзывам современников, весьма определенно. Так, когда Остерман упрекнул его за назначение Волынского канцлером, Бирон, гласит традиция, ответил:
«Любезный граф, Волынский обязан мне тем, что не был повешен… Но что же делать? Все русские таковы. Попробуйте найти из них человека честного и… такого же способного, как Волынский» [Долгоруков, 1909, с. 158].
Конечно, это устная традиция, но в донесениях дипломатов времён Анны Иоанновны есть и письменные сведения о прямом влиянии Бирона на политические решения (СИРИО, т. 20, с. 111, 116–117). И сам он писал, например: «Ягужинский умрет, вероятно, в эту ночь, и мы должны стараться заменить его в Кабинете» [Анисимов, 1998, с. 117]. Человек, всю жизнь избегавший подписывать документы, но имевший бесконечное влияние на императрицу, может быть изучен только по таким данным. И опровергнуть их Курукину нечем.
То, что «Тайная канцелярия не дремала даже в Арктике» [Каневский, 1991, с. 24], видно любому, кто изучал историю ВСЭ, однако слова Каневского: «над страной властвовали Анна Иоанновна и ее зловещий „Берия“, временщик Бирон» — тоже принять не берусь. О жестокостях Бирона слишком мало данных — он решал дела с императрицей устно и замарал себя явно только в деле Волынского и еще нескольких. Анна же сама была подозрительна, злобна и мстительна. Бирон к заплечным делам прямого отношения не имел, а косвенное выражалось в том, что он был хорошо знаком с сенатором Андреем Ушаковым, который вел уголовные дела в Тайной канцелярии еще при Петре I и заведовал ею при Анне Иоанновне. Но Ушаков кнутобойничал при шести правителях, и все они привечали его, даже Анна Леопольдовна, самая из них добродушная [Долгоруков, 1909, с. 147], так что Бирон был в этом, как все. Единственное, что говорит о постоянстве злого начала у Бирона — то, что, при всём его влиянии на императрицу, не видно никаких его действий против ее бессмысленных жестокостей. Наоборот, в случае с Волынским он их откровенно направлял.
Дело Волынского запятнало Бирона навеки, но не следует забывать, каким был сам Волынский. Едва ли он поступил бы с Бироном лучше, и
«борьба его с Бироном… это была борьба двух честолюбцев, жадных и жестоких, стремившихся свалить один другого» (там же, с. 153).
11. Юдомский Крест