Mysterium Coniunctionis

Эта строфа подтверждает плохое состояние царя, который, помимо своего врожденного недостатка, или по его причине, страдает от старческого бессилия. Это было смелым нарушением канона — отождествить царя с "Ветхими Днями" из Книги пророка Даниила 7:9: "Видел я, наконец, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями: одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его — как чистая волна; престол Его — как пламя огня, колеса Его — пылающий огонь". Нет никакого сомнения в том, что Рипли-алхимик в своих размышлениях поднялся над Рипли-церковником и пришел к мысли, которая в Средние Века не могла не считаться богохульной: к отождествлению трансформирующий субстанции с Богом. Если к этой аллегории или символу подойти с позиций нашего образа мышления, то они покажутся верхом абсурда и непостижимости. Такое блюдо было трудно проглотить даже в Средние Века[1335]. Но там, где эти мысли находили признание, например, в философской алхимии, не нужно было объяснять поэтический или, по крайней мере, очень эмоциональный язык некоторых трактатов. В данном случае мы имеем дело, по сути, с новым религиозным утверждением: Бог не только находится в незапятнанном теле Христа и не только постоянно присутствует в освященной гостии, но — новая и знаменательная мысль — он также скрыт в "низменной", "презренной", обычнейшей субстанции, он находится даже в "грязи этого мира"[1336]. Его можно найти только посредством искусства, более того, он является истинной целью этого искусства и способен к прогрессирующей трансформации — "Deo adjuvante". Разумеется, эта странная теологема ни в коей мере не означала, что для алхимиков Бог был ничем иным, как субстанцией, которую можно получить в результате химической трансформации. Это заблуждение они оставили некоторым нашим современникам, которые заменили Бога материей или энергией. Алхимики, поскольку они все же оставались язычниками, придерживались более мистической концепции Бога, истоки которой находятся в поздней античности, и которая, как в случае с Зосимой, могла бы быть определена, как гностическая; или, поскольку они были христианами, их христианство содержало значительную примесь языческих магических идей о демонах, божественных силах и anima mundi, присущей физической природе или заточенной в ней. Anima mundi воспринималась, как та часть бога, которая образует квинтэссенцию и настоящую субстанцию Физис, и которая для Бога была тем, чем — по меткому выражению Исидора[1337] — "расцветшая душа", (προσφυης ψυχη, повзрослевшая душа) была для божественной души человека. Эта расцветшая душа была второй душой, которая сквозь царства минералов, растений и животных дорастала до человека, пронизывая всю природу. Природные формы были присоединены к ней, как придатки (προσαρτηματα). Эта странная идея Исидора настолько совпадает с феноменологией коллективного бессознательного, что есть основание назвать ее проекцией этого эмпирически доказуемого факта в форму метафизической овеществленной идеи.

375 Читатель не может не заметить, насколько примитивной была идея старения бога и его потребности в обновлении. Вообще-то, эта идея родилась в Древнем Египте, но нам остается только теряться в догадках насчет того, из каких источников, за исключением Библии, мог живший в пятнадцатом веке бридлинггонский каноник взять эту теологию. Во всяком случае, его труды не позволяют сделать никаких предположений на эту тему. Тем не менее, "ниточка" имеется в самой алхимической традиции. Это идея подверженной разложению таинственной субстанции, распад которой обусловлен первородным грехом. Сходная идея присутствует и в цикле о Граале — образ больного короля, который тесно связан с присутствующей в Мессе загадкой трансформации. Король — это предок Парсифаля, которого можно определить, как образ искупителя. В алхимии старый царь тоже имеет сына-искупителя или сам становится искупителем (lapis в конце остается таким же, каким был в начале). Далее, мы должны принять во внимание средневековые размышления на тему потребности Бога в улучшении и превращении гневного Бога Ветхого Завета в Бога Любви Завета Нового; ибо, подобно единорогу, положив голову на колени девы, он был смягчен любовью. Идеи такого рода можно обнаружить уже у Бонавентуры, францисканского святого, умершего в 1274 году[1338]. Мы также должны помнить и то, что в фигуральном языке Церкви Бог-Отец представлялся стариком, а его рождение было его омоложением в Сыне. В посвященном Церкви гимне, в котором она сравнивается с Матерью Божьей, Паулин Нольский говорит:

Сестра и жена в одном лице; ибо тело ей не нужно.
Она сочетается браком в уме, поскольку жених ее —
Бог, а не человек. И рождает она как младенца, так и Старика...[1339].