Мысли в пути

Представим себе равнобедренный треугольник. Только в его вершины вместо латинских букв А, В, С впишем не совсем обычные для математики обозначения: «дети», «хирург», «родители». Соединенные между собой, они и образуют то замкнутое пространство, в котором заключены все трудности и радости нашей профессии. Впрочем, такой треугольник легко очерчивается на вполне реальной плоскости — обстановке детской больницы.

Наши коллеги — инфекционисты, невропатологи, психиатры — по долгу службы призваны глубоко проникать в психологию ребенка. Ведь они обладают для этого опытом, знаниями и методиками, всем тем, что вследствие специализации и разобщения медицинских профилей хирургам просто недоступно. Вот про хирургов и говорят, что они почти совсем не видят своих пациентов.

Известная и печальная доля правды в этом есть. Хирург осматривает детей. Затем выполняет ряд исследований, которые по своему характеру зачастую приближаются к настоящим операциям. Сколько-то часов находится в операционной. Некоторое время проводит в отделении, где больного выхаживают преимущественно врачи-реаниматоры и сестры. А потом? Записи дневников, справки родителям, конференции, совещания, лекции… На собственно контакт с ребенком времени почти не остается. И все-таки мы много видим. Потому что наблюдаем детей в чрезвычайных обстоятельствах.

Их страдание зачастую начинается или завершается болью. Рана, перелом, ожог, ушиб — это всегда больно. Когда нет боли, она нависает, как скрытая угроза: уколы, осмотры и, наконец, послеоперационный период. При самом искреннем желании хирурга снять болевые ощущения они в той или иной мере неизбежны. А мы знаем, что реакция на боль у людей весьма различна. Один мучительно страдает от маленького укола, и с этим ничего не поделаешь. Другой в состоянии вытерпеть более серьезные процедуры. Но трудно сказать, какой ценой это ему дается. Существуют лица, для которых боль — временный и малоприятный этап. И это не бравада, не терпеливость. Это — особенность организма. Еще одно обстоятельство. Ряд детей находится в критических ситуациях — на грани жизни и смерти, — которые разнятся от того, что наблюдается у взрослых. Они только иногда не отдают себе отчета в серьезности происходящего, дети — всегда. Последнее и очень важное, что связано с хирургией (я уже говорил об этом), — страх. Малыши боятся всего. У них нет опыта. И одно непонятное, слово может повлечь за собой тяжкие переживания.

В больнице ребенок испытывает ряд чисто физических перемен. Он попадает в другое помещение, часто со специфическими запахами, рождающими воспоминания о поликлинике, прививках и прочих малоприятных событиях. На малыша надевают «чужое» белье, дают иную пищу. У него появляется излишек свободного времени. Словом, изменяется весь распорядок жизни, а это прямым образом сказывается на поведении.

Еще важнее перемены психологического порядка. Иногда в палатах раздается плач или крик сверстников, которым делают инъекцию. Все это создает для вновь поступившего ребенка сложную эмоциональную обстановку: в его ощущениях начинает доминировать одно чувство — страх. Больно видеть, как маленькие дети в возрасте 2–3 лет, впервые оторванные от родителей, попадая в больницу, становятся совершенно неузнаваемыми: замкнутыми, испуганными. Потребуется долгое время, пока они войдут в норму.

Пребывание ребенка в стационаре в какой-то мере тормозит его развитие. Ограничение свободы передвижения не соответствует складу детского характера. Малыши, уже научившиеся «проситься», становятся неопрятными. У более старших детей утрачивается привычка к самообслуживанию. У одних появляется апатия, у других — раздражительность, а то и агрессия. Все эти отклонения как бы дополнительно включаются в понятие «госпитализация» или «синдром отрыва от дома».

Но есть дети, которые уже на следующий день забывают о доме. Они держатся независимо и спокойно. Быстро приспосабливаются к режиму отделения, хорошо ладят со сверстниками в палате и интересуются родными лишь постольку, поскольку те приносят им что-то вкусное. Это самая «благоприятная» группа.

Конфликты

Последние годы я приезжаю на работу раньше обычного. 15–20 минут использую для того, чтобы обежать тяжелых и оперированных больных, посмотреть «животики» детей, оставленных дежурными хирургами с подозрением на острый аппендицит. После утренней конференции уже ничего не успеешь.

Вхожу во второе отделение. Ко мне обращается Нина — хорошая, опытная сестра. Она возбуждена, лицо ее в красных пятнах.

— Скажите ему, пожалуйста, что так нельзя себя вести!

Нина всегда спокойна и выдержанна. И если уж она в таком состоянии, значит, дошло до крайности.

— В чем дело?

Передо мной стоит маленький мальчик лет шести. У него приятная круглая мордашка, светлый вихор и ясный взгляд. Таких любят фотографировать для обложек журналов. Мальчик молчит и смотрит на меня, настороженно улыбаясь.

Нина возмущенно шепчет:

— Он бегает по палатам и ударяет ребят по тому, что у них болит.

Ничего не понимаю.

— Что и у кого болит?