Мысли

Не берусь судить, как академический рисунок может служить подспорьем музыканту, но, несомненно, может всем людям, связанным с временным и пластическим поведением в этом мире. Актер, режиссер, кто там еще, архитектор — тот, кто минует академический рисунок, — он гиперусилиями вынужден будет компенсировать то, что в академическом рисунке дается ему как способ визуального овладения миром и как способ проникнуть во внутреннюю метафизическую структуру мира. Пожалуй, вот это краткое, что я могу сказать об академическом рисунке.

Должен сказать, что я так долго описывал академический рисунок по той причине, что, конечно, это основа всех других изводов. Пожалуй, больше всего имеет отношение к академическому рисунку скульптура. Вообще, должен сказать, что цвет — самый низкий уровень восприятия визуальности, он очень эмоционален, но цвет чувствует и корова, звери чувствуют цвет, а рисунок и скульптура — это, в принципе, философское очищение действительности. Человек не видит мир черно-белым, и он не видит его застывшим скульптурно — это некий тип формулы. Поэтому, когда начинаешь обращаться к скульптуре, прежде всего, конечно, поражает некий странный сгусток внутри огромного мира.

В современной скульптуре (несмотря на то, что это может показаться далеким от академического рисунка и чистоты академического рисования и поведения) есть две школы, которые ныне довели до крайнего предела, развели как бы две основные природы скульптуры — ее понимания и воспроизведения, — это Генри Мур и Джакометти. Скульптура строится вокруг оси, и ты представляешь внутри некую ось, вокруг которой скульптура развивается в разные стороны. Джакометти довел до полнейшего предела понятие оси: вся форма вокруг этой оси так тяжела, как в черной дыре, и она пытается сжаться и пропасть. Она сжимается ровно до того момента, до какого она может, и дальше она останавливается. Взрыва не происходит, и поэтому она застывает в моменте перед взрывом.

А скульптура Генри Мура доводит до предела другую сторону классической скульптуры. Это скульптура — некий предмет, продуваемый ветром, сквозь который проходит пространство. Поэтому когда чувствуется, что здесь пространству надо пройти, но выхода нет, то надо проделать дыру. Античная скульптура не пользовалась такими насильственными методами, — в принципе, в любой человеческой позе можно найти возможность явить обе эти страсти: и осевую, и пространственную. Но мир современного человека монотеичен. Это значит однопризнаковый. В философии есть понятие монотеичного определения. Есть такая известная авиценновская иллюстрация этому понятию: «барабан ничем не отличается от слона, поскольку оба обтянуты кожей». Это по одному признаку. Поэтому сжатие до одного признака, до пространства и до оси — это разведение некоего комплексного мышления человека более гармонично социально и духовно уравновешенного общества, когда, чтобы явить ось, не обязательно взрезать все и показывать костяк, когда намека достаточно, чтобы люди понимали. Но наше время обострило все эти ощущения, и как на дискотеках, когда после децибел невозможно сразу услышать скрипку. В принципе, этот мир нахлынувших масс и нахлынувших языков говорения, потребовал гиперусилий, чтобы заставить его слышать.

Я помню, когда лепил скульптуру, я лепил нехитрые вещи, которые были заданы, во-первых, местной культурной пластической традицией, а, во-вторых, тематически советской властью, — пионеры, скажем. В этом отношении пионер ничем не отличался от конной статуи какого-нибудь Людовика. В принципе все навыки, приемы, законы, школы, явленные академической школой со времен Греции, — они настолько чисты и абстрактны, что практически их не задевает содержательная сторона, и в этом отношении мой пионер был все равно что тираноборцы греческие. В этом отношении, скажем, если хотите, можете обрядить этих тираноборцев в шорты, но с условием соблюдения неких модификаций стиля. Европейская одежда придала статуе большую изломанность и изощренность, но складки греческой одежды придавали большую барочность. Так что я за модели брал архетипичные скульптурные мотивы, статичные и докультурные (по европейскому принципу), пришедшие не из египетской <или> месопотамской культуры — докультурные пока явления, поскольку они не апеллировали к человеку как к микрокосму. А вот с греческой культуры фигура человека стала основным презентантом всего искусства, потому что она и понималась как микрокосмос. В пределах человеческой фигуры можно было выразить все понимание мира.