Мысли

Однако же современное «серьезное» искусство, не порождая больше утопий и не работая с ними всерьез, все-таки одну последнюю утопию, не оговаривая этого, оставляет за собой. Это — вера в некие последние общечеловеческие основания, исходя из которых можно подвергать критике и проверке все рода человеческой культурной деятельности. И тут уже мы подходим вплотную к грани человеческого, почти вплотную прижимаясь лицом к неведомому — к проблеме, возможности, опасности и соблазну явления новой антропологии.

Именно в этой точке и происходит смыкание с высоким голливудским кинематографом, который в своих красочных и ужасно жизнеподобных фантомах разрешает основные, пожалуй, на данный момент загадки и упования нашего времени — виртуальность и новая антропология. Естественно, не обязательно все будет разрешено или разрушено в соответствии с теориями и фантазиями нашего времени. Нет, просто страстность и многочисленность подобных попыток подтверждают актуальность этих проблем, касаются как бы болевых точек, отчего вскидывается весь организм.

Наиболее часто воспроизводимый в прошлом на экране сюжет подобного рода был связан с опытами и трагедией всем известного доктора Франкенштейна. Интеллектуалы и нравственные мыслители, — первые с долей саркастического цинизма, а вторые с прямым ужасом и возмущением — истолковывали коллизии этого сюжета как результат недозволенной и кощунственной попытки человека вторгнуться в зону божественного, зону антропологии. Порождаемый Франкенштейном монстр убивает все живое вокруг своего наглого и не способного владеть ситуацией, которую он породил, создателя. И вправду, если проблема виртуального имеет некоторые варианты своего разрешения в предыдущих культурах в виде различных практик измененного сознания от медитаций и визионерства до вводящих в транс плясок, мантрических занятий и галлюциногенных средств, то на пути всяческих манипуляций с человеческим организмом встает принципиальный, во всяком случае, в пределах иудео-христианской традиции, религиозно-нравственный запрет покушаться на «образ и подобие Божие». Именно это табу и страх объясняют столь поспешные официальные запреты на все опыты клонирования.

Именно с этим и в этом направлении работают киноутопии нашего времени, все время изменяя и радикально преобразовывая границы приемлемого и неприемлемого, человеческого и нечеловеческого, человекоподобного, как бы человеческого и сверхчеловеческого. На экранах, заселенных всевозможными помесями роботов и монстров, уже невозможно провести четкую границу, уже преодолены первичный животный, нутряной и вторичный культурный ужасы перед иными формами жизни и формами иной жизни. И мрачноватая атмосфера прошлых фильмов на подобные темы ныне просветляется, становится обыденной, даже порой веселой и игривой. Новая вселенская жизнь уже не поделена строго на милых, чувствующих, ранимых и высокодуховных людей и на ужасных Иных, но на хороших людей и монстров и, соответственно, плохих тех и других. Примером тому, скажем, «Люди в черном» и «Вавилон». В том же «Элиене» («Чужой»), четыре серии которого разделены достаточными временными промежутками, весьма характерно, как, проигрывая варианты будущего, авторы постепенно, от серии к серии приближаются к новому перераспределению ролей в том будущем мире, от весьма традиционного противопоставления человеческого нечеловеческому в «Элиене-1» до совершенной невозможности применить привычные критерии опознания в «Элиене-4». Принципы старой антропологической культуры и нравственности уже весьма и весьма условно, с большими натяжками, приложимы в качестве различительных и определяющих в этих, не только человеческих жизнях и мире. Воистину, будущее уже не только за нами! Это абсолютно ясно, когда в том же «Элиене-4», выстояв в борьбе с Чудищем, почти исчадием ада, на землю в качестве победителей над запредельным и ужасающим возвращаются непонятно кто — такое же чудище и породительница поверженного Чудища в виде как бы обычной женщины, но с кровью, прожигающей все окрест; неумирающий, нервный, но способный на почти человеческое сочувствие, соучастие и отзывчивость, эффективный андроид; калека-урод, непонятно каким способом живущий и функционирующий, выживший за счет гибели нормального человека; и некое обезьяноподобное (мы не имеем здесь в виду какие-либо расовые признаки этого персонажа), как бы самое человеческое из всех спасающихся существо. Кто вам милее — выбирайте сами. Хотя слезы жалости, неодолимое чувство неловкости вызывают как раз именно крики и плач гибнущего, загубленного ими совместно белого, чистого, как невинный агнец, устрашающего Чудища-младенца. Вот и понимай это все. Но жить, видимо, придется со всеми, деля с ними весь мир, космос и нашу еще очень человеческую планету.