Мысли

И началось безвременье. ХХ век кончился. Когда начнется новый? Что начнется? Начнется ли? С нами ли или без нас? Скорее всего, без нас. Или с нами, но в том беспамятном и трансформированном состоянии, что вряд ли из наших нынешних идентификационных пространств мы смогли бы определить те будущие состояния-образования как самих себя. Мир начал на наших глазах коллапсировать, чтобы, сжавшись, уже на уровне бесплотной геометрической точки единым разом перешагнуть в иную мерность и там уже разрастись, раскрыться, расцвести в новый неведомый объем. А мы можем это просто даже и не заметить, продолжая до своего естественного конца длиться в своей прирожденной нам протяженности. Это как с известной проблемой предела прошлого, то есть проникновения в него и нарушения уже случившегося, имевшей место каузальной последовательности, приведшей к определенной неизбежности единичного современного события. Но мы, внедряясь в прошлое, нарушаем что-то в каузальной цепи, выстраивая другую каузальность, порождающую иной мир, параллельный ли или расходящийся с нашим под каким-либо углом в 20 ли градусов, в 32 ли, 47, 51, 140 ли градусов — кто знает. О преимуществовании какого-либо из них, или же о субстанциональности одного и фантомности других из горизонта одного из них судить не дано и невозможно. Для иного мира мы — просто несуществующие или прозрачно незамечаемые, порой даже ошибочно идентифицируемые с самими собой. Вот так-то. И в этом смысле как бы погибшие. Погибшие вместе с Дианой, с ее машиной, с ее собаками. В общем, все нормально.

В общем, мужайтесь, братья.

«Мои рассуждения говорят о кризисе нынешнего состояния…» [110] Беседа с Алексеем Парщиковым о «новой антропологии» 1997

От публикатора

В декабре 1997 года мы с Дмитрием Александровичем Приговым встретились в Кельне в гостях у моего друга, профессора Кельнского института генетики Александра Тараховского — ученого, увлекающегося гуманитарными моделями и поэтому мастера говорить о науке образно. Мы беседовали о клонировании и полной карте человеческого генома, которая тогда еще не была закончена. На следующий день мы с Д.А. все еще пребывали в обсуждении темы, начатой накануне. Я решил расспросить Д.А. о его представлениях о «новой антропологии». Запись сделана на диктофон 15 или 16 декабря 1997 года в доме моих родителей в Кельне.

— Алексей Парщиков

АЛЕКСЕЙ ПАРЩИКОВ: Изменения антропологического взгляда или изменения антропологии приводят к сексуальным, космическим, экономическим переменам — одним словом, к революциям. Какие поводы вы видите в устоявшемся знаковом ряду для того, чтобы думать о возникновении какой-то новой антропологии? Такое возникновение — в духе того, что описано у Пастернака: «Солнце тут же японскою тушью / Переписывало мертвецов». Какие звоночки сигнализируют вам о возможности такого переписывания человека, и из каких искусств они приходят?

ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПРИГОВ: Ну, это немножко не та проблема, которую разыгрывала долгое время научная фантастика, — о неорганических носителях разума и подобном… Проблема новой антропологии вызвана не экстраполированием возможных способов существования разума, а, скорее, кризисом нынешнего существования и <кризисом> культуры, понятой как антропологическая культура.

Это <представление о кризисе> тоже, конечно, некая экстраполяция нынешних представлений о будущем. Это ничем пока не подтвержденная экстрема. Но она дает некую аксиологию, некую ось для ориентации.

А.П.: Хорошо. С каких приблизительно пор, если можно говорить об этом хронологически, мы будем отсчитывать период существования старой антропологии? Когда она возникла, существует ли у нее какая-то «осевая эпоха»? И как, если этот период описывается, описывается ли он в конце концов, точно хронологически или не точно? Вы знаете, что XIX век закончился в 1914 году, а XX век начался в 1917-м? Это совершенно точное наблюдение, основанное на верности правде, — собственно, на том, что знаки говорят. Старая антропология — это представление о человеке, характерное для Нового времени? Или оно начинается с Христа, или еще с ветхозаветных пророков?