Мысли

Что же позволяет нам расценивать две эти альтернативные на первый взгляд линии как варианты одной позиции? Оценка этой позиции как ситуации катастрофы. Не локальной катастрофы конкретного стиля или направления, но катастрофы глобальной — катастрофы определенного культурного и — шире — социокультурного менталитета.

Благодаря специфике этого традиционного культурного менталитета литература в России узурпировала функции всех других недоразвитых сфер культурной деятельности со всеми суверенными способами существования их языка, этикетности их социального поведения, с их, наконец, системами рекрутирования своих деятелей.

В результате этой узурпации именно писатель оказался идеальным типом Русского Человека. Именно писатель смог артикулировать как претензии власти к народу, так и — напротив — претензии народа к власти. Наконец, именно писатель овладел универсальным языком выражения некой метафизической духовной сущности этого народа (зачастую, кстати, весьма спекулятивным). Именно эта медиаторная функция при отсутствии других сколько-нибудь развитых каналов сообщения между разными слоями общества (кроме, конечно, высокого языка указов, приказов, наказов и пр.) позволилa писателю перенять на себя функцию репрезентации всех участников социального процесса в любой сфере и в любое время.

Поэтому писатель как определенный социокультурный тип в глазах безъязыкого народа представал своего рода учителем, пророком, выразителем его интересов и чаяний, а перед лицом обкраденной власти — некой инстанцией, претендующей на то, чтобы быть своего рода конгениальной властью, если не большей, к тому же не обремененной мелкой пакостью каждодневных нудных забот, бросающих на их носителей тень корыстности и земного несовершенства.

Но в таком случае, как же оценивать специфику нынешней ситуации? Можно ли ее истолковать и описать в привычных рамках все в результате разрешающей традиции? Понять ли ее как продолжение традиции или же как ее конец, обрыв, крах и дальнейшая абсолютнейшая неизвестность (вот тут самое и время вспомнить о пожелании крепкого здоровья всем нашим литераторам).

В связи с этим не лишним было бы вспомнить весьма распространенный тезис о цикличности развития русской истории, в подтверждение которому мы без труда могли бы подыскать параллели как в русской и советской действительности, так и в социокультурном менталитете. Каждый из такого рода исторических и, соответственно, культурных циклов включал в себя в качестве необходимого некоторый эйфорический момент, когда в общественном сознании в очередной раз возникали и начинали преобладать известные иллюзии о возможности прорыва этой замкнутости и уже выше упомянутого «обретения себя в человечестве». В это время деятельность наиболее либерально настроенной части общества была направлена как раз на реализацию подобных иллюзий.

Понятно, что параллельно этим усилиям в том же обществе непременно присутствовали и действовали векторы прямо противоположной направленности. И вот эта-то одновременность, параллельность их существования на фоне разыгрывающихся социально-политических драм, на фоне «линейного» прогрессирующего развития Запада и постоянного стремления России утвердиться в его контексте в качестве мировой державы — все это вместе и замыкало тот очередной цикл, возможность разорвать который и по нынешний день представляется сколь соблазнительной, столь и сомнительной.

Что, впрочем, не мешает многим из нас сегодня с прежним энтузиазмом поддаваться всем этим милым, безумным и опасливо манящим мечтам и грезам, искренне включаясь в очередную кампанию по «вестернизации» русского общества (теперь уже русско-советского, что, в общем-то, проблему не облегчает, но не то чтобы осложняет).

В кампанию эту с первых же ее шагов весьма активно включилась и наша литература (естественно: ведь она — наше все), и вместе с ней и мы (а почему нет?) отчасти поддались соблазну и решились на небезопасную попытку опасного прогноза — что же станется с нею, с литературою, в случае, если вдруг эти безумные мечты осуществятся и Россия действительно вырвется из многовековой циклической, квазидинамической ловушки, которую она сама же себе и подстроила?

Должно со всей скромностью заметить, что все черты, приписанные нами как предыдущей, так и нынешней русской действительности, весьма известны, и описание наше не претендует на экзотическую неожиданность обнаружения тайных и неведомых досель сакральных механизмов порождения нашей банальной, в общем-то действительности. Просто на материале вполне известном и посему, казалось бы, взывающем давно к четким, последним и не обольщающим выводам, мы и хотим эти выводы наконец без наркоза до конца произнести.