Мышление. Системное исследование

47. Таким образом, если я собираюсь эффективно существовать в реальности, мне следует как-то разорвать эту «иллюзию понятности» («иллюзию понимания»), внести неопределенность туда, где все как раз сделано для того, чтобы никакой неопределенности не было и близко – в топос плоскости мышления.

Поскольку все-таки какой-никакой эффективности мы таким образом добиваемся, этот процесс становится для нас приоритетным. И это несмотря на то, что я не разрываю таким образом свою «иллюзию понятности», а другие люди, которые, как и я, существуют со мной в том же мире интеллектуальной функции, рушат мои планы (стройность конструкций моей лингвистической картины мира).

Как может быть так, что «мать» или «отец», которые «должны любить своего ребенка», наказывают его, не дают ему того, чего он хочет, игнорируют его? Этот вопрос – помним мы об этом или нет – в какой-то момент своего раннего детства задавал себе каждый.

Это был тот момент, когда топос плоскости нашего мышления, состоящий из связных интеллектуальных объектов, входил в противоречие с тем, что демонстрировала нам реальность – ее факты, от которых мы не могли скрыться.

Возможно, родители объясняли нам, что делают все это «ради нашего блага». Но факт нашего страдания никак не согласовывался с этой идеей «блага», и принять подобные «объяснения» мы были не в силах.

Так в нас (в нашем топосе плоскости мышления) возникали первые разрывы и накапливалась неопределенность – мы начинали задумываться о том, что же скрывается за словами, которыми мы пользуемся («мама», «папа», «благо» и т. д.).

В нас каким-то образом (конечно, не вполне осознанно) возникал этот вопрос – «что же происходит на самом деле?». В нас возникала озадаченность, которая тогда как-то все-таки разрешалась теми средствами, которые мы имели (по счастью плоскость мышления не обладает внутренней структурой, она в некотором смысле ризоматична [Ж. Делез, Ф. Гваттари]), но начало возникновению нового топоса – на сей раз «специальных интеллектуальных объектов» – было положено.

Дальше нечто подобное происходило с нашими «друзьями», которые вдруг оказывались «не друзьями», или «возлюбленными», которые, как выяснялось, не готовы были ими быть. И еще множество других ситуаций вынуждали нас усомниться в однозначности связности интеллектуальных объектов топоса плоскости мышления.

Автор первых исследований феномена расщепленного мозга Майкл Газзанига говорит, что специфической особенностью маленьких детей является то, что они приходят в чрезвычайное недоумение, если сталкиваются с ситуациями преувеличения (или искажения) неким рассказчиком обстоятельств ситуаций, свидетелями которых они были.

Майл Газзанига объясняет это тем, что языковой «интерпретатор» левого полушария маленького ребенка еще недостаточно развит, чтобы спрятать от него это передергивание фактов, зафиксированных правым полушарием детского мозга.

То есть, используя данные нейрофизиологии, если говорить совсем образно (и сильно все упрощая), наше правое полушарие (почти полностью внеязыковое) отвечает в нас как бы за топос интеллектуальных объектов внутреннего психического пространства, а левое полушарие (напротив, языковое) – за топос связных интеллектуальных объектов плоскости мышления.

И в нас, таким образом, на неосознаваемом уровне идет постоянная борьба: знание о «фактах» реальности (условно – правое полушарие) борется в нас с «объяснениями», подчерпнутыми из нашей лингвистической картины мира (которые во множестве производятся левым полушарием нашего мозга).

Поскольку же лингвистическая картина мира стала для нас эффективным средством организации хаоса «фактов» реальности (а само левое полушарие – ведущим), мы постепенно научаемся игнорировать «факты» реальности, заговаривать их бесчисленными «объяснениями» (созданными по случаю конструктами нашей лингвистической картины мира).

И только другие люди, делающие что-то, что мы никак не можем впихнуть в свою лингвистическую картину мира (мир, понятый нами так в нашем представлении о нем), способны ввести в нашу отлаженную систему скрадывания «фактов» (слепоты к действительным отношениям реальности) существенный диссонанс.

Оказавшись в подобной ситуации (в таком положении вещей) мы как бы зависаем – «объяснения» лингвистической картины мира не срабатывают, а «факты» реальности (действительные отношения в ней) столь весомы и существенны, что мы просто не можем их проигнорировать.

То есть, разрушается та «связность» между «знаками» (сигналами сигналов) и «значениями» (сигналами, нашими внутренними состояниями), которая и гарантировала нам прежнюю легкость понимания и принятия решений. Мы обнаруживали себя в состояниях, как говорят в таких случаях, когда «что-то пошло не так».