Теперь же, благодаря действию интеллектуальной функции топоса плоскости мышления, я всегда могу сделать окружной ход – перевести всю эту сложность (сопровождающуюся значительной неопределенностью) в игру «знаков» (сигналов сигналов), где их внутренняя часть (та самая – живая и неопределенная) оказывается свернута до функции, диктуемой новым верхним этажом – узнанными мною языковыми играми.
45. Таким образом, интеллектуальная функция топоса плоскости мышления направлена, в некотором смысле, не на то, чтобы разрешить ситуацию в реальности (найти более правильный ход в усмотренном положении вещей), а на то, чтобы от нее – от этой реальности – отказаться, сняв таким образом саму «проблему».
Способны ли мы заметить эту подмену? Думаю, что это почти невозможно. Дело в том, что всякая наша «ситуация» разворачивается в социальном пространстве, то есть ее игроками (пусть даже и внутри нашей собственной головы), которые являются такими же социальными агентами как и я сам.
Язык же, который мы используем, представляет собой, по сути, нашу взаимную социальную договоренность, то есть выскочить из этой игры нельзя. Именно поэтому подобное упрощение, скрадывание реальности, и не может быть нами замечено.
Все мы одновременно находимся в одной и той же языковой игре, и нет никого, кто бы мог указать нам на то, где мы ошибаемся. Всякий из нас уверен, что он понимает других верно, а сам может быть понят из того, что он говорит.
Впрочем, и собственные «знания о мире» он (всякий из нас) считает исчерпывающими, поскольку все они даны ему (нам) в замкнутой в самой себе (обеспеченной взаимными соотнесениями знаков друг с другом – толкованием) лингвистической картиной мира.
На вопрос другого человека – «Что ты имеешь в виду?», я всегда могу ответить – «Я имею в виду то-то и то-то». После чего мы оба будем уверены в том, что «ситуация понятна». Хотя на самом деле мы просто (каждый в себе) соотнесли друг с другом «понятия» (связные интеллектуальные объекты) собственной плоскости мышления.
И это как раз работа интеллектуальной функции топоса плоскости мышления: она решает не ту задачу, которая на самом деле возникла в рамках напряжения тех или иных отношений действительности (в рамках отношения сил), но подменяет реальную проблему реальности вопросом взаимосоотнесенности «знаков» в моей «лингвистической картине мира».
Но именно этим, с другой стороны, она и решает проблему – я ведь перестаю идентифицировать задачу в реальности (просто не усматриваю ее в ней). Я больше не решаю этой задачи, не ищу решения, которое, благодаря моим действиям (отношениям) изменило бы данное положение дел в реальности, а прячу ее, увожу из-под собственного усмотрения.
С точки зрения эволюционно значимой экономии, с точки зрения скорости принятия решений, данная тактика может быть признана эффективной. Однако, она лишь накапливает количество ошибок в системе, поскольку сокрытие напряжения сил в ней лишь в самой незначительной части может привести к действительному снижению самого этого напряжения системы.
Топос пространства мышления
46. Итак, какой же я сделаю выбор? Какие «факты» окажутся для меня приоритетными – те, которые мне подручны и «ясны», или те, которые блуждают где-то в сумраке моих невнятных восприятий?
Допустим, я что-то испытываю – это «факт» реальности. Но сказать так («я что-то испытываю») недостаточно, ведь я вряд ли могу быть понят. А говорить нечто, даже не рассчитывая на то, чтобы оказаться понятым, бессмысленно. Это противоречит самой логике языка как коммуникативной машины.
Тогда я должен найти «сигнал сигнала» – знак, который свяжется с этим моим состоянием (с тем, что со мной происходит на самом деле, с тем, как я, на самом деле, происхожу). И я говорю: «Я испытываю любовь».
Но является ли это «фактом» реальности? Испытываю ли я «любовь» на самом деле? Точнее было бы сказать, что я испытываю что-то похожее на «любовь». Ведь это «что-то», что я испытываю, похожее на «любовь», похоже еще, возможно, и на «желание», на «чувство безопасности» или, напротив, на ощущения «брошенности», «зависимости», «неудовлетворенности»…
«Фактом» реальности является то, что я испытываю нечто, то есть, нахожусь в неких действительных отношениях реальности. А вот все, что я по этому поводу думаю (какие представления у меня в связи с этим возникают), используя ресурсы моей лингвистической картины мира, позволяет мне лишь уточнить некую направленность того, что я испытываю на самом деле.
С другой стороны, когда я называю свое чувство так, у меня возникает ощущение понятности того, как мне быть дальше – как себя вести, что требовать от предмета мой любви и т. д. У меня теперь словно бы есть ответы на все вопросы – «что я могу знать?», «что я должен делать?» и «на что я могу надеяться?» [И. Кант].
Это облегчает жизнь, но лишь в моменте. И к действительности, к тому, что происходит на самом деле, это не имеет ни малейшего отношения.