Читаем Мышеловка святого Иосифа. Как средневековый образ говорит со зрителем полностью

234 Иероним Босх. Иоанн Богослов на острове Патмос (фрагмент), ок. 1490–1495 гг. Berlin. Gemäldegalerie. № 1647А.Дьявол, притаившийся за спиной Иоанна Богослова, который записывает свое Откровение.235 Иероним Босх. Искушение св. Антония (фрагмент), ок. 1500–1510 гг. Lisbon. Museu Nacional de Arte Antiga. № 1498.Недалеко от св. Антония Великого стоит один из его искусителей — бес-священник в очках. Он что-то читает (служит антимессу?) по синей дьявольской книге.

Как можно было прочесть в «Физиологе», сова любит ночь и бежит от солнечного света — точно так же иудеи отвергают Христа и предпочитают тьму свету[265]. На гравюре Шёна сверху приводится цитата из Евангелия от Иоанна (3:20): «Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его». А слева дана предшествующая строка: «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы» (3:19).

236 Эрхард Шён. Сова, боящаяся света (Das Lichtscheue Eule), ок. 1540 г. Gotha, Herzogliches Museum (Landsmuseum).237 Иллюстрация к первому изданию «Корабля дураков» Себастьяна Бранта (Базель, 1494).Тщеславный собиратель книг, который обложился томами, но ни бельмеса в них не понимает и приумножает не знание, а пыль. Шутовской колпак с бубенцами демонстрирует его глупость. Он водрузил на нос очки, но они не прибавят ему мудрости. На других сатирических изображениях того времени в очках за преподавательской кафедрой часто сидит осел — пустобрех, который ничему не может научить.

Очки не помогают полуслепой сове прозреть, а напоминают о ее помрачении. Атрибут учености и книжной культуры, очки на рубеже Средних веков и Нового времени превратились в излюбленный инструмент сатиры. Во многих сюжетах они использовались для осмеяния псевдомудрости, заносчивого невежества и алчного крючкотворства [237]. В очках часто щеголяли лжеучителя, мошенники, шарлатаны всех мастей, шуты, безумцы и обезьяны — изображая их в костюмах клириков, докторов или юристов, художники высмеивали напыщенную лжеученость[266] [238]. Значение очков, как и любого атрибута, который может толковаться как in bono, так и in malo, зависело от контекста, а этот контекст нам далеко не всегда очевиден.

238 Улыбающийся шут. Нидерланды, ок. 1500 г. Stockholm. Nationalmuseum. № NM 6783.Шут в колпаке с ослиными ушами и с жезлом-маротом в руке, прислонив руку к щеке, с ухмылкой глядит на зрителя. Этот жест визуализирует фразеологизм «смотреть сквозь пальцы», т. е. равнодушно взирать на зло, происходящее вокруг. Очки в руках шута, видимо, указывают на его нравственную слепоту или равнодушие.

В конце 1520-х гг. антверпенский мастер Квентин Массейс написал сцену, которую потом копировали и варьировали на свой лад многие другие художники: двое мужчин сидят за столом, заваленным монетами; один из них, водрузив на нос очки, что-то записывает в регистр; второй, ухмыляясь, глядит на зрителя и указывает пальцем в книгу [239]. Эта двоица, которую историки принимали за банкира и его клиента или за двух менял, видимо, представляет сборщиков налогов[267]. Они получали процент от собранного, а потому были весьма заинтересованы в том, чтобы выбивать подати до последней монетки. Как гласила фламандская поговорка, «ростовщик, мельник, меняла и сборщик налогов — четыре евангелиста Люцифера»[268]. Судя по перекошено-злобной физиономии второго персонажа, Массейс рисует их без особой симпатии. Кучки монет, регистр и записи, лежащие на полке сверху, обличают алчность и крючкотворство. Возможно, что очки — тут просто нейтральная бытовая деталь, ведь работа с документацией, действительно, ослабляет глаза. Однако общий контекст подсказывает, что скорее они напоминают о моральной слепоте персонажа, который ведет бухучет. В одной из недавних работ искусствовед Ларри Силвер предложил взглянуть на эту деталь под иным углом зрения[269]. В Позднее Средневековье очки превратились в иконографический атрибут умеренности (temperantia) — одной из четырех кардинальных добродетелей (наряду с благоразумием, справедливостью и мужеством).

239 Квентин Массейс. Сборщики налогов, конец 1520-х гг. Vaduz/Vienna. Liechtenstein Collection.
Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология