Мышеловка святого Иосифа. Как средневековый образ говорит со зрителем

История уличных святых далеко не всегда была благостна. Почтение к своим небесным патронам или просто привычка к тому, что на любой улице взгляд сталкивается с каким-то христианским символом, в ней часто соседствовали с панибратством, а порой и с намеренным поруганием. В средневековых хрониках, «примерах», которыми клирики оснащали свои проповеди, и в следственных делах нетрудно найти упоминания о том, как кто-то из горожан в порыве гнева или в подпитии осквернил какую-то статую или фреску. Причем речь шла не об идейных иконоборцах из еретиков, не об иноверцах — иудеях и мусульманах, которые приравнивали католический культ образов к идолопоклонству, и не о политических противниках, которые через поругание образов мстили городу или знатному роду, которые их почитали, а о простых католиках, часто из местных жителей[373]. Их повседневное святотатство часто свидетельствовало не о сомнениях в вере или религиозном скепсисе, а о досаде на высшие силы, которые их оставили[374]. В 1501 г. во Флоренции был повешен некий Антонио Ринальдески[375]. Проигравшись в кости в таверне под названием «Иль Фико», он на улице стал хулить Деву Марию. И пошел в сторону церкви Санта-Мария-дельи-Альбериги. Там снаружи у боковых врат находилась часовенка, а в ней небольшая фреска, изображавшая Благовещение. Он поднял с земли кусок навоза, бросил в лицо Богоматери и отправился дальше. Азартные игры, с их бурными эмоциями, активными возлияниями, всплесками насилия, алчностью и (тщетной) надеждой на случай, — настоящий театр богохульных речей и жестов. Поскольку, кидая кости, игрок возлагал свой успех на Бога/фортуну или на своего святого патрона, то, проигравшись, он легко обрушивался с проклятиями на высшие силы — ведь они его подвели[376]. Однако, как было сказано в одном из свидетельств о его преступлении, немного навоза «чудесным образом… прилипло к диадеме над затылком изображения наподобие сухой розетки». Так что святотатство не осталось не замеченным. Когда власти установили, кто посмел обесчестить Деву Марию, за Ринальдески пришли, он попытался себя заколоть, но не сумел этого сделать. В итоге его схватили, судили и казнили. К безвестной до того фреске стали нести свечи и вотивные изображения. Как это часто случалось и в Средние века, и позже, в эпоху Религиозных войн между протестантами и католиками, поруганное изображение постепенно превратилось в объект народного почитания, ^французский историк Оливье Кристен, описывая противостояние между католиками и протестантами в XVI в., назвал этот механизм «сакральной перезарядкой» (recharghe sacrale)[377]. Благодаря статусу жертвы изувеченные образы превращались в символ, способный сплотить католическое сообщество в противостоянии еретикам или иноверцам. Но то же самое могло происходить даже в тех случаях, когда кто-то совершал святотатство без всяких идеологических побуждений — в расстройстве чувств или под действием алкоголя. Например, в 1418 г. в Париже пьяный швейцарский гвардеец набросился с ножом на статую Богоматери (Notre-Dame-de la Carole), которая стояла на углу улицы Урс и улицы Саль-о-Комт. Дева Мария, по преданию, тотчас закровоточила, а преступник был схвачен и сожжен. В качестве искупления святотатства местное братство с тех пор каждый год проводило процессию к месту преступления, и ее участники несли огромную куклу швейцарца. Как свидетельствовал в 1780-х гг. известный бытописатель парижской жизни Луи-Себастьян Мерсье, фигура преступника должна была кланяться всем изображениям Девы Марии, какие встречались по пути. В конце концов чучело, как некогда самого гвардейца, предавали огню на радость собравшимся[378]. Атаки, совершавшиеся пьяницами или игроками, напоминают эмоциональные всплески, за которыми — по крайней мере, насколько мы можем судить — обычно не стояло осознанной фронды по отношению к культу образов и католическому учению. Тем не менее некоторых (видимо, немногих) из таких преступников ждала смерть — кого-то казнили по приговору суда, кого-то линчевала толпа. А реакция церковных властей и прихожан на повседневное святотатство иногда следовала тому же сценарию, какой активизировался в случае реальных или вымышленных атак со стороны иноверцев, а в XVI в. — протестантов-иконоборцев. Образы, ставшие жертвами намеренного поругания, а порой и поврежденные случайно, часто превращались в объект почитания. И вокруг них не без помощи местного духовенства выстраивался новый культ[379]. Нo существует и обратный — более масштабный — процесс. Его можно назвать «разрядкой» сакрального. В отличие от зрелищной десакрализации (когда иконоборец-кальвинист или позже антиклерикал уничтожает католического «идола», чтобы продемонстрировать его пустоту), разрядка может происходить постепенно и не обязательно сопряжена с насилием. Одно из ее последствий — медленное забвение, саморазрушение или демонтаж христианских изображений, которых некогда было так много на городских улицах; другое — их переосмысление как произведений искусства и превращение в экспонаты музея. В XIX–XX столетиях в пространстве европейских городов утверждается новая форма сакрального — образы, прославляющие нацию, государство и лично властителя — монарха или вождя.