Мыс Трафальгар

Капитан де ла Роча согласен. Сцепившись с огромным британцем, третья палуба которого в два раза выше его самого, «Редутабль» бьется с неимоверной отвагой – семьдесят четыре пушки против ста. И не только это: с «Антильи» видно, как люди с «Виктори», карабкаясь кто по снастям и реям упавших парусов, кто по грот-мачте, кто по якорям, спрыгивают на палубу «Редутабля» и как их раз за разом отбрасывают. Грот-брам-стеньга англичанина рушится вместе с хаосом спутавшихся снастей и разодранных парусов. Нельсон получает то, на что не рассчитывал. И по крайней мере легко ему не будет, кто бы ни победил в этой схватке. Как не было ему легко ни в девяносто седьмом, близ Кадиса, в Ла-Калете, где ему пришлось отступить перед огнем испанских батарей, ни тогда, когда несколько дней спустя, при попытке взять Тенерифе, он, помимо двухсот двадцати шести человек убитыми и ста двадцати трех ранеными, потерял еще и правую руку. Он гений морских битв – несомненно. Он часто побеждает – пожалуй. Но то, что он непобедим, – да ни черта подобного.

– Это не может продолжаться вечно.

И действительно, очень скоро все меняется. Еще один английский трехпалубник проскользнул через брешь в линии и спешит на выручку своему адмиралу: он обходит «Виктори» и «Редутабль», которые по-прежнему дрейфуют вместе, становится борт о борт справа от француза и тоже начинает расстреливать его в упор. А вскоре к нему присоединяется и третий семидесятичетырехпушечный британец: пройдя сквозь брешь, пристраивается к противнику со стороны кормы и тоже начинает крушить его. Грот-мачта «Редутабля» срезана, она валится на трехпалубник справа, а его брам-стеньги, в свою очередь, – на палубу француза. Сцепившись в смертельном объятии, перепутавшись обломками мачт, сорванными снастями и клочьями рваных парусов, «Виктори», «Редутабль» и трехпалубник медленно дрейфуют среди языков пламени и вспышек выстрелов, и бой на них не прекращается ни на секунду.

Де ла Роче видно, как новые английские суда проходят сквозь все расширяющуюся брешь и отсекают по одному корабли центра союзной эскадры. Наверное, то же самое происходит и в тылу, потому что вся линия от центра до самого конца – это сплошной дым, рушащиеся мачты и грохот боя. Бум-баа, бум-баа, бум-баа. Ясно, что там французы и испанцы отчаянно дерутся, и сражение превратилось во множество отдельных схваток и абордажей. Де ла Роча предполагает, что «Принсипе де Астуриас» с Грави-ной и Эсканьо на борту, верный стилю адмирала и его генерал-майора, бьется как должно, так же как и «Багама» вместе со своим отважным командиром Алькала Гальяно. Эти трое не боятся ни англичан, ни самого дьявола. В отдалении какой-то корабль – не разобрать, союзный или английский, – пылает факелом, и его черный дым поднимается над завесой белого дыма от орудийных выстрелов. Этот приговорен. Хоть бы уж не «Сан-Хуан Непомусено», думает де ла Роча, представляя себе, как его друг Косме Чур-рука – упрямый, умный, храбрец, каких мало, всегда бледный, небрежно одетый, в плохо напудренном парике – сражается на разбитой палубе своего корабля. Несмотря на весь драматизм этого образа, де ла Роча невольно улыбается про себя. Чуррука из тех, кто никогда не сдается и дорого продает свою шкуру, человек с такими строгими понятиями о чести, что способен скорее погибнуть, чем отступить от них хоть на шаг. Сердце у него золотое (когда взбунтовались сорок морских пехотинцев, он упросил короля отменить казнь, хотя смертный приговор уже был вынесен), однако в вопросах службы точен, как английский секстант. Как и сам де ла Роча, Чуррука не пьет, не курит, не играет. Они знают друг друга со времени великой осады Гибралтара (оба командовали плавучими батареями «Санта-Барбары»), и их дружба укрепилась во время второй научной экспедиции в Магелланов пролив на борту «Санта-Касильды» и «Санта-Эулалии» – экспедиции, в которой нынешний капитан «Сан-Хуана Непомусено» занимался исследованиями по астрономии и океанографии. Баск родом из Мотрико, автор ценных научных и военно-морских трактатов, пользующийся уважением французских и английских ученых, отмеченный в Париже вместе с Масарредо, когда испанская эскадра заходила в Брест (парижский недомерок – тогда еще Первый консул – вручил ему почетную саблю, сопроводив подарок цветистой речью), Чуррука едва не впал в немилость, отказавшись передать французам шесть испанских кораблей, среди которых был и «Конкистадор», его любимое детище. Да будь я в доску пьян, сказал он тогда, я не потерплю такого позора. Его отозвали в Испанию и чуть не отобрали дареную французскую саблю. Однако Годой, всегда ему симпатизировавший, по его личной просьбе передал в его командование «Сан-Хуан Непомусено». Как выразился сам Чуррука перед выходом из Кадиса, ему, по крайнем мере, позволили самому скроить себе саван.

– Я собираюсь драться до конца, – сказал он де ла Роче, пожимая ему руку на прощание и глядя на него печальными голубыми глазами. – А если тебе скажут, что мой корабль захвачен, будь уверен, что меня на нем уже нет. То есть там будет только мой труп.