Мыс Доброй Надежды

Рита все это видела и не строила для себя воздушных замков. Встретившись с Протасевичем и узнав его ближе, сказала себе: «Это он». Но, давно уже не будучи юной пушкинской Татьяной, вынуждена была сказать себе и другое: «Сердцу не прикажешь!..»

Пять лет назад Рита овдовела. Беда свалилась на нее внезапно и самым ужасным образом. Муж ее, известный спортсмен, упал и разбился на лестнице в ресторане. Его привезли домой без сознания. Так, не приходя в сознание, он и умер.

Нельзя сказать, что Рита не любила своего мужа. Он был и мужчина видный, и человек неплохой. Однако ей всегда казалось, что они два совсем разных человека, которые силой обстоятельств вынуждены ехать в одном купе длинную-длинную дорогу. Как-то сразу все они переговорили, прочитали друг друга и, не зная о чем вести разговор дальше, деликатно отворачиваются или прикрывают рот читаной-перечитаной газетой, чтобы скрыть зевоту.

Самым трудным в подобном уже не соседстве, а семейном симбиозе было то, что муж и жена не находили ничего общего, ни о чем не могли думать одинаково.

Вечно поглощенный своими делами, муж совсем не интересовался Ритиной жизнью. Бесконечно одни и те же у него были хлопоты: в четыре часа дня футбол, и ему никак нельзя опоздать; в девять вечера на вокзале проводы какой-то там сборной команды хоккеистов; после проводов дружеский вечер; а назавтра командировка куда-нибудь в Казань или Таганрог на лыжные состязания.

В такой вот круговерти обязанностей он и встретил свою неожиданную смерть, не прожив и тридцати пяти лет.

На руках Риты оказались двое детей. Старшему мальчику было семь лет. А меньшему два года. С ними жила Ритина свекровь, пожилая уже, некогда известная пианистка.

Таким образом, у Риты осталась немалая семья и очень ограниченные средства (пенсию детям выхлопотать не удалось).

Трудно было. Но еще труднее принимать соболезнования. Даже искреннее сочувствие Рита воспринимала теперь как-то напряженно, подозрительно, как намек на не очень благовидные обстоятельства смерти мужа.

Чтоб не выглядеть в глазах своих недавних приятелей жертвой, Рита сразу резко отшатнулась от всех, замкнулась и на дружеские предложения помочь чем можно, облегчить ее положение отвечала категорическим отказом — обойдется без их забот.

Это было непонятно и сперва расценивалось как моральная депрессия, обычная после свалившегося на нее горя. Но постепенно люди стали свыкаться с Ритиным поведением и перестали обременять себя хлопотами о ней.

Изменило ее жизнь неожиданное обстоятельство. Рита получила письмо от своей довоенной еще подруги по институту. Письмо вроде как письмо. Ничего особенного в нем не было.

Женя Барукова, теперь учительница и жена секретаря бывшего ее и Ритиного однокурсника, случайно увидела в газете очерк, подписанный «Р. Дорохова», и послала ей письмо, пригласила приехать, если не в гости, так хоть за материалом. Материала этого обещала Рите целые горы. «Если, — писала Женя, — не захватят тебя дела нашего района, мы с Баруковым познакомим тебя с такими интересными, бывалыми людьми — партизанами, что тебе не на один очерк — на целый роман хватит!..»

В конце письма от своего имени и от имени А²Б (так они прозвали в студенчестве Адама Андреевича Барукова) Женя сообщала, что Ритин очерк им обоим очень понравился.

Последнее обстоятельство не вдохновило Риту, не заинтересовало (сама она этот свой очерк считала самым обычным, посредственным), однако то, что старые друзья так горячо, так настойчиво звали ее к себе, обрадовало.

Она перечитала письмо еще и еще раз, и словно повеяло, донеслось до нее смолистое дыхание тех далеких приднепровских сосен, под которыми они собирались тогда почти ежевечерне.

Встреча с Баруковыми разворошила все. И совсем неожиданно для себя Рита с благодарностью и облегчением душевным приняла предложение Барукова остаться у них секретарем районной газеты.

Потом, уже близко столкнувшись со сложностями и особенностями работы в двухполоске, Рита ни разу не пожалела о том, что осталась здесь. Она часто бывала в «Победе», может быть даже немного чаще, чем надо было. Часто в редакцию, а то и просто к ней домой заезжал Протасевич.

Она поила его чаем — знала, что любит крепкий, горячий. Иногда Андрей прихватывал бутылку вина. Они сидели за столом и час, и другой, когда Протасевич не очень спешил. У них хватило бы разговоров на весь день.

Однако, если у кого-то появлялись неотложные дела, говорили об этом просто.

— Ну, дорогая моя Рита Аркадьевна, мы тут с вами тары-бары развели, а мне давно пора собираться. Сегодня у нас общее собрание.

Или:

— Ну, вы уже, как видно, заскучали, Андрей Иванович… Сядьте почитайте газету, а мне срочно надо кончать обзор писем.

С ним можно было так. Он не обижался. Он, наверно, был бы очень удивлен, если б она ему сказала… о другом.

Но нет, этого она никогда бы не сказала. Он мужчина, если б чувствовал то, что чувствовала она, должен был сказать первый.

Трезвый советчик — разум напоминал ей: «Сердцу не прикажешь…» Она знала это по себе.