Мыс Доброй Надежды

— Потому что нам, Адам Андреевич, когда ехали мы сюда, насулили прямо-таки златые горы. Всем поможем: и стройматериалами, и удобрением, и машинами. А на деле обернулось как? Все эти красивые слова, все обязательства у тех, кто их давал, чуть ли не силой вырывать приходится. Отшибло у людей память. «Откуда вы? — спрашивают. — Кто?» — «Из колхоза». — «Так подождите». Вот и подумаешь, часом, грешный, что многие из этих самых «обещалкиных» щедрыми такими были тогда потому, что тряслись, а вдруг самих возьмут да пошлют в колхоз. Запляшешь тогда! Лучше уж за чьей-то спиной, сподручнее…

— Похоже на то, Протасевич, что и сам ты теперь иначе глядишь на все, — всерьез огорчился Баруков.

— Нисколько, Адам Андреевич, не иначе! — запротестовал Андрей. — Только вот тут временами печет — в то место, которое называют «под ложечкой».

Баруков внимательно посмотрел на него.

— Вот что, Андрей Иванович. Составьте там у себя смету, прикиньте, что вам и сколько чего надо, и давайте браться за клуб. Надо и фермы строить, и про людей не забывать. Когда все разметите, подскочи сюда к нам в райком или исполком… Посадим рядом Цыбульку и не слезем с его горба, пока не вырвем все, что можно у него вырвать для стройки. Я за вас горой встану.

— Спасибо, Адам Андреевич. За сметой дело не станет. Схожу еще в исполком, посоветуюсь со строителями.

— Вот-вот. Все учтите, все взвесьте. Чтоб не с бухты-барахты… — Баруков встал, чтоб размяться. — Ага, сушай, Протасевич, чуть не забыл. Приходила к нам сегодня учительница. Получила назначение в вашу школу.

— В нашу школу, теперь? Посреди зимы? И при чем тут я?

— Именно теперь. Кто-то у вас идет в декрет. А при чем тут ты? — Баруков хитро прищурился, готовый переключить разговор с делового на шутливый. — Ну, как тебе сказать: дивчина молодая, красивая. Подкинь ее. Не пешком же ей в «Победу» тащиться.

— Ах, вот что. С удовольствием. Где она сейчас?

— Видишь, откуда прыть взялась. Ясно: молодая, красивая. А с женой как у тебя? — Баруков был осведомлен о семейных обстоятельствах Протасевича.

— А! — махнул тот рукой, давая понять этим коротким «а», что не о чем речь вести.

— С характером она у тебя женщина, — чувствовалось, однако, что характер этот не по душе секретарю райкома. — А моя, поверишь, — неожиданно ему захотелось похвалиться своей женой, — моя хоть на край света за мной. Браток ты мой, куда только не кидали меня после войны, когда из леса, из партизан вернулся. И она хоть бы слово когда! Женя, только скажешь ей, готовься в поход. Так что ты думаешь: через два дня, смотрю, все сумки-клумки связаны. Сидят хлопцы мои уже на узлах. Их у меня трое. Хоть бы одну девчонку матери на подмогу.

Понимая, что его слова не утешают Протасевича, а скорее, наоборот, бередят сердце, Баруков подошел к нему, сочувственно положил руку на плечо.

— Не поддавайся, браток, слабости. Умная женщина, она не сможет не понять.

— Не понимает, Адам Андреевич! — как отрезал Андрей, побледнев. — Не понимает!

Баруков беспомощно потер лоб.

— Ну, раз такая она, позвоню сейчас в районо. Пускай приходит эта молодая учительница.

— Только, видно, и остается, — усмехнулся Протасевич.

Через час он, уже окончательно покончив с делами, собрался в колхоз.

Ухоженная лошадка, кажется, не бежала, летела, словно пушинку несла легкий возок. Сзади рядом с Протасевичем сидела молоденькая девушка в пуховом белом платке.

Прислоняясь на ухабах к нему, она быстренько отодвигалась на край сиденья и, краснея, отводила в сторону глаза.

Это и была та учительница, о которой шел разговор в райкоме.

VII

Весна пришла дружная и веселая. За несколько дней кончился ледоход. Пролился первый спорый дождик. И нахолодавшая земля умылась, грелась сейчас на солнце.

На лужайках и обмежках выскакивала травка, проклевывались из почек клейкие листочки. И скоро уже все вокруг звенело, сливалось с голосами жаворонков. Грохала, гремела колхозная кузница, ремонтировались последние лемехи, натужно буксовала, взбираясь на горку, пятитонка Митьки Моцика, груженная саманными блоками, звонкими, как обливные крынки: с утра допоздна шипели и свистели на лесопилке пилы, укладывали доски для строительства.

На взгорке по соседству с новой конюшней и коровником красовался только-только сооруженный из саманных блоков гараж — на пять колхозных грузовиков и председательский (подаренный еще три года назад колхозу на бедность) газик.

Протасевич каждое утро начинал с приветствий этому доброму шуму и гаму. Заходил сперва на стройку, где что ни день все более и более отчетливыми становились контуры будущего клуба.

«Вот тут, — чертил он на земле забытым кем-то с вечера метром, — будет библиотека. Вход сделаем отдельный — с улицы. Рядом, ясное дело, читальня».

Минуя коридор в противоположном углу, он отводил комнату для настольных игр: «Купим шахматы, шашки, домино. Хорошо бы бильярд, ну, это, может, излишки… Это для городских лодырей — гонять шарики».