Мы, значит, армяне, а вы на гобое

— Отправляйся! — отрезал Гобоист. Он решил не церемониться с гостем, иначе, это было ясно, тот быстренько усядется на голову.

— Нет, вы видели? — обратился Свинагор к воображаемой аудитории. — Вот так обращаются с самим Свинаренко-Горецким! — И отправился.

3

Так они и зажили.

Гобоист эксплуатировал Свинагора — дисциплинировал, как он это называл: заставлял готовить, мыть посуду, вытирать пыль в кабинете и складывать грязное белье в стиральную машину. Самое удивительное — Свинагор любил гладить: он приходил в восторг от всяких маечек и рубашечек Гобоиста, даже от трусиков с гульфиком, и гладил тщательно и нежно. Но за продуктами в Городок Костя ездил сам — Свинагор вообще избегал выходить на улицу. Гобоист, памятуя об уроках, что преподала ему Елена, если уезжал в Москву, запирал спиртное в своем кабинете. В остальное время он Свинагора не дискриминировал, да тот и пил мало, к тому же пьянел от небольших доз, делался ребячлив, шалил, прятался от Гобоиста в шкафу, заворачивался в портьеру, однажды сделал попытку подуть в дырочку гобоя и был выдран. Он довольно сносно танцевал, в одиночестве кружась по гостиной, и даже пел французские песенки — с акцентом, конечно, но тоже весьма сносно: у Свинагора обнаружились и слух, и небольшой голосок. Веселился Свинагор не бурно и безобидно и — что очень подходило Гобоисту — всегда был весел и, в общем-то, довольно деликатен. Иногда острил, подчас даже забавно. Скажем, Гобоист угостил его как-то сигаретой Вирджиния. Свинагор изучил пачку, на боку прочел мелким шрифтом — изготовлено в России по лицензии Филипп Моррис. И заметил задумчиво: если бы изготовила фабрика Дукат без лицензии, название было бы — Целка, — у него оказались познания в английском, позволявшие даже каламбурить.

Случались и элегические семейные вечера: Гобоист занимался, а Свинагор испрашивал разрешения присутствовать и сидел, как мышь, в кабинете на диване за Костиной спиной, — ночевал он внизу, в гостиной. Свинагор прислушивался к звукам Костиного рояля, держа на коленях раскрытую книгу и поводя рукой, будто тихонько дирижировал. Иногда он вдруг спрашивал: Константин, а кого из композиторов вы предпочитаете?

И Гобоист перечислял: из русских — Чайковский, Стравинский, Мусоргский. Особенно последний: мне нравятся люди этого замаха — обожрались, и шасть в Неву. А музыка осталась. Мусоргского повторить нельзя. И тут же злился на себя, что пустился в рассуждения, обрывался: не мешай.

Свинагор на удивление много читал — редкость для актера. Причем откапывал в Костиной библиотеке самые причудливые книги, давным-давно купленные — в период, так сказать, бурного самообразования, — и о самом существовании которых Гобоист уже не помнил. И время от времени обрушивал на Костю самые неожиданные цитаты.

— Вот, послушай… нет, вы только послушайте! — вдруг восклицал Свинагор. И приступал с выражением, с актерскими ужимками: — Он — их направляющий дух и водитель. Начиная работу, он отделяет искры низшего царства, в радости носящие и трепещущие в своих светозарных обиталищах; и образует из них зачатки колес. Он помещает их в шести направлениях пространства и одно посередине — колесо срединное…

— Что за чушь? — пожимал Гобоист плечами.

Но Свинагор не унимался:

— Воинство сынов света стоит на каждом углу; липики в колесе срединном…

— Кто?

— Мне-то почем знать, смешной вы мужчина. Не перебивайте… Они говорят…

— То есть липики говорят?

— Кто ж еще?.. Они говорят: это хорошо, первый божественный мир готов. Затем божественный арупа отражает себя в чайа-локак, первом облачении анупадака…

Тут Костя запустил в Свинагора тапкой.

— Какой вы все-таки бездуховный, мужчина!..

В другой раз Свинагор читал по другой книге:

— О благороднорожденный, когда тебя носит повсюду не знающий покоя ветер кармы, твой разум, лишенный опоры, подобен перышку, увлекаемому вихрем. Ты вынужден блуждать безостановочно и говорить оплакивающим: я здесь, не плачьте! Но они не услышат, и ты подумаешь: я мертв! И вновь тебя одолеет страдание… Как красиво, Костя… — И слезы потекли по лицу Свинагора.

Гобоист отметил, что тому идет плакать.

— Нельзя ли что-нибудь повеселее?

— Вот, хорошо. Только ты помогай…

— Договорились.

— Все движущееся, о Асклепий, не движимо ли оно в чем-то и чем-то? — И он вопросительно посмотрел на Гобоиста.

— Несомненно, — сказал тот.

— Браво. Здесь так и написано… Дальше. Гермес: движущееся, не есть ли оно обязательно меньше, чем место движения?.. Костя, теперь ты за Асклепия.

— Обязательно, — сказал Гобоист.

Свинагор от удовольствия даже захлопал в ладоши.

— Двигатель, не сильнее ли он, чем движимое?

— Конечно.

— Место движения, не есть ли оно обязательно противоположной природы, чем природа движимого?

— Да, разумеется.

— Этот мир так велик, что нет тел больше его.

— Я согласен с этим.

— Он плотный, ибо он наполнен… — И вдруг с мольбою: — Дяденька, достань травки… не откажи, дяденька, затянуться хочется…

— Пшел вон!

— Ну, дяденька, ты со мною и сам покуришь…

— Где ж я тебе возьму?