— Ну с ними ты перехватил!
— Там у себя, где арыки, может, и нет. А в Москве — дынями торгуют.
— Наверное, больше работают, — выдвинул предположение Гобоист.
— Э-э, врешь! Я тоже работаю честно, от и до. И ты тоже — вон сколько дуешь в эту свою дудку. А они нет, они воруют, спекулируют, наркотой торгуют. Вон чечены всех наших русских девок на стрите держат…
— Там русских нет, — проявил неожиданную осведомленность Гобоист, вспомнив рассказы администратора Валеры, — там украинки и молдаванки…
— Всё одно — наши славянки. А нам на Петровке все известно, мы все это насквозь видим. — И шепотом: — Агентура. Азеры — все оптовые рынки повязали, с наших мужиков калым собирают. Хачики — торговлю держат, весь Северо-Западный округ. А почему они у себя дома все это не делают, а? Почему они к нам в Россию лезут? И отчего жиды все наши банки прихватили — катились бы в свой Израиль, нет, под палестинские пули они жопу не подставят, им лучше русских обирать…
— Ну это тенденция общемировая, — не очень искренне промямлил Гобоист. — Бедный Юг стремится на богатый Север. Так во Франции — алжирцы, в Бельгии — марокканцы, в Штатах — мексиканцы и африканцы. Даже в Норвегии знаешь сколько вьетнамцев — тьма!
— Опять наврал. У них там алжирцы подавальщиками при французах, марокканцы апельсинами торгуют, латиносы башмаки чистят, африканцы вообще без штанов — рэп поют. А у нас — русские им, черным, услуживают. А они, рассевшиеся по всей нашей стране, нас же и презирают, за то, что у нас денег нет. Они даже наших русских братков придавили — так, оставили им по рыночку на окраинах… Это как понимать? Нет, я их всех в вагоны погрузил бы, как Сталин сделал, и на Колыму…
И просвещенный Гобоист сейчас почувствовал некое сочувствие к словам милиционера: нет, Колыма — это слишком, но то, что кавказцы, скажем, занимаются по всей России отнюдь не легальным бизнесом — тоже очевидно, при этом утесняя и развращая русское население. И он, хоть и застыдился бы утром этого, сейчас вдруг испытал даже к Артуру, у которого только что ел и пил, смутную неприязнь. В конце концов глупый милиционер был прав: Гобоист много ездил по миру и знал, что во всех странах Запада стоит эта проблема — нашествие с Юга. Но нигде арабы, африканцы, мексиканцы или пакистанцы не обрели столь социально привилегированного положения, и все политические и финансовые нити всегда оставались в руках тех, кого социологи называют представителями
— Ага, — произнес шепотом милиционер, вглядываясь в глаза собеседнику, — ты ведь тоже так думаешь, угадал? — Будто мысли читал.
— Так недалеко до фашизма, — повторил Гобоист вслух, как
— А буддизм фашизму не помеха, — твердо сказал милиционер, проявив удивительное знание предмета. И замолчал… — Пойду, ракетницу отнесу, — вдруг сказал он — как-то подозрительно трезво сказал, с оттенком даже некоторой угрозы. И нехорошее предчувствие посетило Гобоиста.
— Хочешь, я с тобой, — неожиданно для себя предложил он.
— Нет, оставайся. Иди, иди, хачики заждались.
— Ты вернешься?
— А как же! — сказал милиционер Птицын с напором, как будто даже со скрытой угрозой. И Гобоист понял, что возвращаться он не собирается.
Гобоист вошел в дом Артура, сел на свое место за стол на веранде.
— Где мой-то? — спросила с тревогой Птицына.
— Сейчас придет, — соврал Гобоист.
— Он хоть в себе?
— Почти трезвый.
— Это плохо, — сказала Птицына. — Он литр белого вина выпил и поллитра водки. Плохо!
— Да отчего ж плохо-то, если он ни в одном глазу?
— Это он не трезвый. Это он совсем пьяный, когда вот так себя ведет… Как затаивается… У него припадок может случиться. Только б пистолет не нашел, я спрятала.
И она повествовала, что однажды — Гобоиста не было в Коттедже — Птицын уже грозил в сторону армян пистолетом, и тогда Артур вышел на крыльцо со своей духовушкой и направил ствол на Птицына. И тот вроде как протрезвел, смутился, ушел к себе в дом. Потом они помирились, и никогда никто ни словом о случившемся не вспоминал…
В этом месте ее рассказа со стороны
Гости Артура, повскакав с мест, давясь в узкой двери, пробивались с задней веранды через гостиную на парадное крыльцо, не слушая хозяина, который уговаривал, что это может быть опасно. А когда высыпали в переулок и, так же толкаясь, просочились во двор к супругам Птицыным, ополоумев от пьяного любопытства, Космонавт уже цепко держал Милиционера, уговаривая ласково:
— Ну, будь умницей, отдай пушку, ты мог человека застрелить.
— Я в воздух стрелял.
— Ты не соображал уже, куда палишь, мент ты поганый!
— Что ты сказал?!
— Вот так, так-то лучше… — И Космонавт, заломив Птицыну руку, выдернул-таки у него пистолет.
— Отдай, падла, табельное оружие, — мычал Птицын, — я при исполнении…