Мы, значит, армяне, а вы на гобое

— Да уж, это в твоем стиле. Что ж, тебе идет.

На этой ласковой ноте они и начали готовиться к семейному празднику. Анна, по-видимому, решила вовсю пустить окружающим пыль в глаза — не только обедневшему муженьку. Она привезла икры и дорогой рыбы, фаршированных оливок и маслин, груду фруктов, включая киви и дыни, где-то раздобыла миног, вывалила целое мясное ассорти и — венец всего — из отдельного пакета извлекла большого гуся.

По неписаным семейным законам, десертом и выпивкой заведовал всегда муж, но — как бы говоря: какой с тебя спрос — Анна теперь и это взяла на себя: притащила громадный торт, и у нее были и водка, и шампанское, и бургундское, и шардоне, и даже бутылочка Джек-Даниэл, которую она сунула Гобоисту со словами:

— Так и быть, держи в честь праздника.

И Гобоист не мог понять, чего во всем этом больше: скрытой ласки, которой сама Анна стесняется и которую маскирует напускной грубостью, или желания его унизить. Скорее здесь было и того и другого понемногу, но у Гобоиста не было охоты заниматься психологией, он уже чувствовал прилив привычного тоскливого раздражения…

Между тем с заднего двора потянуло дымком от древесного угля. С другой стороны раздались звуки магнитофона девочки Тани, которая слушала на полную катушку Мумий Тролль, а где — то в поселке уже пели под гармошку, не утерпев до вечера…

И праздник начался.

5

Сговор шел между тремя семьями. Космонавт, как всегда, держался наособицу: во-первых, был в конфликте с семейством Птицыных, во-вторых, к Жанне и к нему действительно приехали два белобрысых нескладных подростка в суворовской форме — получили увольнительные. Так вот, было решено — переговоры вела Анна, разумеется, — что каждая семья встречает полночь у себя, потом фейерверк и все собираются на веранде Артура, куда вынесен был большой плоский телевизор.

Гобоисту было все равно. Он, нарядив-таки елку, пустив по ней гирлянду разноцветных лампочек, стушевался и ушел к себе наверх со своим бурбоном. Нужно было сделать звонки. Администратор — уже вполпьяна — сказал, что из Испании от их импресарио факс, подтвердающий участие квинтета в весенним фестивале в Баальбеке, еще не пришел, сам понимаешь, Рождество. Администратор, его звали Валера, никак не хотел класть трубку; он решил рассказать Гобоисту, что встретит Новый год один — он был в который раз холост, — а потом пойдет и приведет с Ленинградского девочку; Гобоист никогда не понимал его пристрастия к проституткам, но тот однажды объяснил, что, мол, знай, Костя, когда ты бабе не платишь, она становится только наглее… Потом Гобоист поговорил с женой консерваторского друга — тот пошел за шампанским; позвонил редакторам, затем в филармонию, потом своему ректору — протокольный звонок, — потом еще нескольким знакомым, что уже не входило в обязательную программу, и, наконец, набрал с замиранием номер Елены — на всякий случай, но там никто не ответил… И выпил виски.

За окнами было темно, в гостиной работал телевизор, пахло жареным гусем, стол был уставлен закусками, и наступило то томительное время, когда праздник уже вот он, рукой подать, но надо еще ждать.

— Пойди приведи себя в порядок! — бросила ему Анна, пробегая мимо. — Ты же небрит. И сними этот ужасный свитер, он же весь в иголках… Оденься прилично, мы к людям идем!

— Да, действительно, идем в народ, — рассеянно сказал Гобоист.

Ему было жаль вылезать из удобной домашней одежды, свитер был исландский, теплый и мягкий, но вместе с тем он и обрадовался, что есть чем заняться: отправился в ванную. Он долго разглядывал свое лицо и видел, как постарел. Глаза были в красных прожилках, волосы надо лбом, кажется, поредели, и бакенбарды совсем седы. В следующем году ему стукнет пятьдесят, его поздравят в филармонии, в институте, быть может, пришлют телеграмму из консерватории, может быть — и из министерства три-четыре строки, и какая-нибудь газетка тиснет портретик со сладкой подписью, смахивающей на некролог. И это все, что он заслужил. Соберутся постаревшие приятели с женами — некоторые с молодыми, как правило, чуждого круга, из секретарш или администраторш, — придут его старинные приятельницы — этих, впрочем, Анна всячески старалась в дом не пускать, — а верховодить будет именно она, Анна, не отбиться…