Мы живем неправильно

Так мы и сделали. Но на горе в тот закатный час толпилась такая пропасть народу, что хорошенько разглядеть все долины, облака, холмы в тумане и полоску моря на горизонте было невозможно. И мы решили в преступной самонадеянности, что нам, спасателям, людям тренированным, легко будет после каких-то двадцати пяти спусков захреначить «елочкой» на эту, значит, горку.

А горка была крутая.

И вот выползаем мы обратно на вершину, когда уже кругом темнотища хоть глаз выколи, только внизу огни далеких городов. Внизу, в пяти километрах, где долина. И море немножко видно. И народу никого.

Мы выползаем на вершину, языки на плечо, и тут нам навстречу выскакивает мужик. Весь трясется, глаза выпучены. И кричит:

– Мой друг упал в расселину! Мой друг упал в расселину!

Бежим за ним, на ходу выясняя подробности. Выясняется, что его друг поехал кататься на дикий склон, а там внизу пропасть тридцать метров. И его друг свалился в эту тридцатиметровую пропасть, но не умер, а остался жив.

– Повезло вашему другу! – говорим мы. – Потому что остался жив, и потому что мы спасатели, и у нас с собой как раз есть тридцатиметровый конец и карабины. А где этот склон? – спрашиваем.

– Там! – говорит мужик и показывает рукой.

И по этому жесту мы понимаем, что товарищ взямши и его друг тоже взямши, потому что на трезвую голову ни один безумец не полезет на дикий склон, где пропасть тридцати метров росту и даже верхушек елей не видно.

– Ну что же, – говорим мы, – веди нас, а то мы тут не местные, и не знаем, где у вас какая расселина.

Мужик бежит впереди, показывает дорогу. Темень такая, что как бы самим куда-нибудь не провалиться. Снегу до хрена. Мороз там по ночам хорошо за минус десять.

Вот подбегаем к этой расселине. Мужик кричит в тумане:

– Эй! Ты жив?! Тишина.

Я говорю:

– Он сознание, наверное, потерял. Надо спускаться.

Привязываем конец к елке и лезем в эту расселину. Причем с собой, конечно, тащим все свои лыжи и всю одежду, для того чтобы соорудить из них носилки для транспортировки свернувших шею лыжников. Одновременно мы звоним в наш центр, чтобы прислали на вершину целый вертолет, один час полета которого стоит десять тысяч долларов.

Тридцать метров – это девятиэтажный дом. Спуститься довольно-таки просто. Внизу совершенно нетронутые сугробы по шею. Шарим фонариком по окрестным елям. Никаких следов вообще.

Начинается пурга.

– Может, он встал и ушел? – предполагает мой напарник.

И тут мужик сверху кричит:

– Ребята, это не здесь! Это не та расселина! Это вообще в другую сторону!

Услыхав такую приятную новость, мы хватаемся за конец, нас вместе с лыжами вытаскивает из расселины другой мой напарник, и мы, подгребая снег окоченелыми лапами, ползем обратно на вершину по дикому склону, а с вершины кубарем скатываемся по другому дикому склону. Заглядываем в расселину. Эта расселина еще глубже и круче первой – почти вертикальная стена. Местами видны острые камни, даже снег на них не держится.

– О! Это здесь! – кричит мужик, сломя голову бросается в расселину и исчезает внизу.

Мы заглядываем вниз, но там темно.

– Как ты думаешь, – говорит мой напарник, – он хочет, чтобы мы его спасли?

– Думаю, если он жив, то да.

– Я в этом не уверен, – говорит мой напарник. – Но мы, по крайней мере, должны попробовать спасти первого.

Снова привязываем конец и лезем в расселину. Надо помнить, что лебедок у нас нет и что нам приходится лезть своими силами. Нет никакой уверенности в том, что мы сможем вылезти обратно и тем более вытащить лыжников. Надежда только на то, что вертолет, который мы вызвали, прилетит и найдет нас.

Снег внизу примят. Мы продвигаемся вперед и наконец видим в сугробе обоих лыжников.

– Они шевелятся, – говорит мой напарник, с трудом показывая вперед.

Действительно оба живы, в сознании и даже – что совершенно невероятно – в состоянии стоять на ногах.

– Ребята, – слышен голос второго мужика издали, – выпить хотите?

А уже слышен шум подлетающего вертолета, один час работы которого стоит десять тысяч долларов. Из вертолета вываливаются коллеги, подбегают к краю расселины и знаками, чтоб не орать и не вызвать сход лавины, спрашивают нас, можем ли мы идти. Мы отвечаем, что идти, пожалуй, можем, но назвать состояние пострадавших абсолютно сознательным не можем. Потому что эти два паршивца, пока сидели в сугробе, успели допить виски из своей фляги.

Картина вырисовывается следующая. Один идиот прыгает в глубокий сугроб с тридцатиметровой высоты и полночи барахтается в нем без всякого ущерба для здоровья. Второй идиот, беспокоясь за друга, сигает следом и опять-таки без каких бы то ни было последствий. Единственная проблема в том, что они не могут оттуда вылезти.

Ну, и еще три идиота, которые беспокоятся за жизнь и здоровье первых двух. Это мы.

Так как вертолет все равно заказан, нас извлекают из ущелья с помощью специальных лебедок и заодно доставляют в Сочи. Лыжники отправляются в гостиницу, а мы бегом бежим к морю. Там мы берем моторную лодку, отъезжаем от берега, сдираем с себя зимние спасательские шмотки и плюхаемся в воду.