Мы же взрослые люди

– Прости, не хотел задеть тебя, – говорил Ринат, и глаза его хитро сияли. – Я как лучше хотел. Как с другом говорил. Взрослая жизнь все усложняет, правда? Не то что раньше. На дачах, помнишь? Могли всю ночь болтать. Терзались какой-то ерундой, которая казалась очень важной. А то, чем мы терзаемся сейчас, тогда представлялось бессмысленной чушью.

– Ты всегда был ошеломляюще откровенен в некоторых вопросах.

– А ты всегда была скрытная. – Ринат прищурился и сделал большой глоток кофе. Он пытался раздеть глазами Нину, но белый горох бил по глазам – надежный камуфляж. Вырез у рубашки слишком скромный, до ложбинки груди не доходил. – И сейчас все самое интересное спрятала, хотя бы пуговицу еще одну расстегни по старой дружбе.

– Вот нахал! – воскликнула Нина. И ей ужасно захотелось расстегнуть пуговицу. Но ведь это было бы совсем никуда. Рука дернулась к пуговице и нервно ее закрутила.

– Какую-то пуговицу зажала. – Ринат игриво дразнил ее. – Вот смотри, я могу расстегнуть. – И он расстегнул пуговицу на своей рубашке. Нина увидела фрагмент худощавой груди.

– Ты дразнишь меня. Я помню твои приемчики, хоть прошло уже двести лет. Шиш что от меня получишь, кроме колготок.

– Если это будут твои колготки, я готов хоть догола тут раздеться.

– Слава дикобразам, колготки не мои.

Они оба засмеялись. Прожитые годы как шелуха слетали с них. После дикобразов слетело, наверное, лет пять.

– Ты помнишь про дикобразов. Здорово! Когда мы их придумали? Сколько нам было – лет по десять? – Ринат откинулся на стуле и, кажется, совсем перестал рисоваться. Нина смотрела на него и понимала, что он просто умопомрачительно красив. Он всегда был хорош: такой Маугли – смуглый, поджарый, шустрый, неугомонный. С ним всегда было весело дружить.

– Около того, – ответила она, и слетело еще несколько лет шелухи. – Как нас только не боялись ночами отпускать? Помнишь наше посвящение в дикобразов в сгоревшем доме?

– Еще бы! Ведь я был главный вождь!

– А потом мы пугали людей привидением бабки в белом. Все село говорило о привидении, которое стучится ночью в окна. – Нина рассмеялась в голос. У нее была очень бурная жизнь.

– Точно. А еще я помню, как убегал в белой простыне в лес. А злой Степаныч кидал в меня картошкой из ведра. Хорошо, что у него ружья не было.

Ринат коснулся руки Нины. Даже не коснулся, а взял ее руку в свою.

– А ты нам гадала тогда по ладони. У тебя где-то была распечатка из журнала «Скандалы», и ты всем нам успела погадать.

Ринат водил шершавым пальцем по линиям на руке Нины.

– И что же я тебе нагадала, ты помнишь?

– Дорогу дальнюю, казенный дом, свидание, большие приключения. Все сбылось.

– Щекотно, эй. – Нина попробовала убрать руку, но Ринат держал ее крепко.

– Какая у тебя странная рука. Такая нежная кожа, как будто ты до сих пор девочка. Как тебе это удается? – Ринат медленно потянул руку к себе. – Пожалуйста, пару секунд. – Он наклонился над столом и прислонил руку Нины к своей щеке. Нина почувствовала пробивающуюся щетину, хотя ее еще не было видно. И горячую щеку. Секунду ее рука была на его щеке. И в это время он посмотрел в глаза спокойным и озорным взглядом одновременно. И Нина тоже посмотрела. В ее глазах Ринат прочел «спаси меня». Он улыбнулся. И медленно положил руку обратно на стол.

– Извини, увлекся, возвращаю в целости и сохранности.

– Не уверена насчет сохранности – поцарапал меня своей щетиной. Теперь придется зализывать раны.

– Я могу.

– Нет, достаточно уже того, что ты сделал.

Оба не сговариваясь посмотрели в глубь кафе. Официант готовил кому-то кофе, кофе-машина ревела белугой. Ринат опустил глаза, рассматривая дощатый пол.

– С чем у тебя ассоциируются эти доски? Дашь правильный ответ – с меня десерт.

– У ассоциации не может быть неправильного ответа.

– Не умничай, отвечай.

– Хм, доски. Доски. Нас с тобой много досок объединяло. Доски мостика, откуда мы ловили ротанов в озере.

– Нет. Холодно. Ты дальше от десерта. – Ринат глядел внимательно на лицо Нины. И был в этот момент запредельно прекрасен.

– А, я поняла, к чему ты клонишь. Наш шалаш, конечно же! Шалаш из досок, которые мы выклянчивали у всех. Мой дедушка на тачке подогнал кучу, и каждый принес по несколько досок. Кто-то отломал от забора.

– Коржик.

– Да, точно, и его бабка с хворостиной бегала за ним. У нас был крутейший шалаш. Трехкомнатный. Помнишь, как мы остались в нем на ночь, но кто-то из взрослых вытащил в четыре утра нас на улицу?

– Это было серьезное инженерное сооружение. – Все. Вот в это время им было уже по пятнадцать. – Мы планировали прихожую, куда посадим постового, чтобы нас немцы не окружили.

– Да, да, точно немцы. Дикобразы против немцев, – соседнее село называлось Немцово.

– Как же там было тесно. Я до сих пор помню твои острые коленки.

– А я помню, как пахли твои подмышки.

Детство вернулось к ним. Сквозь шелуху, сквозь одежду в красный горох и седые виски Рината друг на друга глядели два отрока.

– Помнишь, как мы тебя называли?

– Гаечка.