Мы здесь живем. Том 2

Речь в основном шла об изъятых у меня бумагах. Так как я написал после обыска заявление Генеральному прокурору СССР с протестом против изъятия у меня бумаг, то здесь мне и ответили на это заявление. Беседующий со мной следователь КГБ в штатском заявил, что бумаги мне возвращены не будут, так как гэбэшная экспертиза дала заключение, что эти черновики могут быть использованы для написания антисоветских произведений.

Вот так-то, наши несчастные завистники, живущие под гнетом капитала. Я, хозяин записей, не знаю еще сам, что у меня выйдет из них и выйдет ли что-то вообще, а вот в КГБ уже все решили.

Сначала меня попробовали допросить по делу № 24 — о «Хронике». Но я сразу заявил, чтобы ни мне, ни им не тратить время даром, что давать какие-либо показания о «Хронике» я вообще отказываюсь, так как считаю действия властей против нее незаконными даже по нашим законам. Высказал я и свое отношение к «Хронике», которое состоит в следующем: считаю «Хронику» полезной и нужной в данное время для страны. Считаю ее дополнением к нашей официальной прессе, которая предпочитает или скрывать от народа некоторые события нашей внутренней жизни, или извращать их в угодном правительству или КГБ виде. По моему настоянию все это и было записано в протоколе допроса. Большую же часть времени мы потратили на спор о том, законно или незаконно у меня, да и вообще на обысках, изымают все подряд. Под конец допроса следователь мне заявил, что сейчас со мной хочет поговорить официальный сотрудник КГБ.

Тут же появился этот самый сотрудник и стал выговаривать мне, что я неисправимый антисоветчик, что таких, как я, уже не перевоспитаешь. Наконец он дошел и до главного, ради чего и был затеян весь этот вызов на допрос. Он мне заявил, что сейчас мне будет зачитано и объявлено под расписку так называемое предостережение. И он подал мне специальный лист толстой гербовой бумаги, на котором типографским шрифтом было набрано это самое предостережение. Из прочитанного я узнал, что это специальный Указ ПВС СССР, который дает право следственным органам объявлять лицам, систематически занимающимся антиобщественной деятельностью, предостережение. В случае, если лицо, получившее такое предостережение, будет продолжать свою деятельность, то против него будет возбуждено уголовное дело, а данное предостережение тогда будет приобщено к делу в качестве отягчающего обстоятельства.

Сам указ этот был составлен безграмотно, несмотря на то что автор его — высшая законодательная инстанция. В нем прямо говорилось, что предостережение объявляется за деяния, не являющиеся уголовно наказуемыми, но вот если получивший за эти деяния предостережение будет продолжать эти (уголовно не наказуемые!) деяния, то он будет привлечен к уголовной ответственности. И все это за деяния уголовно не наказуемые! И вот я сцепился с этим объявителем от ГБ. Он мне еще ранее перечислил все мои антиобщественные деяния: книгу «Мои показания», письма в международные организации, в том числе К. Вальдхайму, мои подписи под коллективными письмами-протестами.

— Если мои деяния, перечисленные вами, служат основанием для объявления мне предостережения, то, значит, они уголовно ненаказуемы. Именно так сказано в Указе ПВС СССР об предостережениях. А раз так, то как я могу быть привлечен к уголовной ответственности за деяния, которые не являются уголовно наказуемыми?

— Вы систематически занимаетесь антиобщественной деятельностью, но до объявления вам данного предостережения она не являлась уголовно наказуемой. А вот теперь, после объявления вам предостережения, вы предупреждены, что эта деятельность, если вы будете продолжать заниматься ею, будет уголовно наказуемой.

— Документ юридически составлен безграмотно. А вы его при этом еще и истолковываете по-своему. Такой документ должен быть составлен так, чтобы никто не мог его перетолковывать на свой лад.

В ответ на меня посыпались обвинения, что я слишком много на себя беру, оспаривая указ верховной власти.

— К тому же, на указе стоит пометка, что он секретный и опубликованию не подлежит. Поэтому я отказываюсь не только расписываться за его объявление мне, но и вообще считать его за документ.

— От того, что вы признаете или не признаете, ничего не изменится! И вы обязаны расписаться за объявление вам этого документа.

— А я считаю этот документ вашим самиздатом и подписывать его не буду.

— Да как ты смеешь… — и чин ГБ выскочил из-за стола и забегал в приступе ярости по кабинету.

Видно было, что, дай ему власть, и он стал бы поджаривать меня на медленном огне за сказанное в адрес родной власти.

— Что вы бегаете-то? — Меня даже рассмешила такая реакция гэбэшника. — Что вас так вывело из себя? И тем более не орите на меня и не тычьте.

Я не знаю отчего, но гэбэшник вернулся за стол и некоторое время сидел за ним молча. Молодой следователь, который перед тем вел допрос, с видимым интересом наблюдал за нашей перебранкой. За все то время, что мы были в кабинете втроем, он не проронил ни слова и сидел молча за своим столом.