Мы здесь живем. Том 2

Вечер мы провели в приятном трепе с Гинзбургами и Оттенами. Немного побродили по Тарусе. Сводили нас и на место паломничества, куда бегут все приезжие: на кладбище к могиле К. Паустовского. Памятника не было, а был могильный холмик, на котором лежал большой камень с надписью. И выложена от центральной аллеи тропинка к могиле из каменных плит. Бросается в глаза, что тот, кто выбирал место для могилы, выбрал самое удачное. Само кладбище находится на возвышенности и господствует над окружающим пейзажем, а могила Паустовского чуть на отшибе, на маленьком бугорке на самом краю кладбищенской возвышенности. И вид с могилы неописуемый. Крутой спуск ведет прямо к Таруске, и просматривается все вокруг на многие километры: видна поблескивающая излучина Оки во всю ее ширь и впадающая в нее, извивающаяся, как змея, Таруска. За Окой и Таруской поля и леса.

На другой день мы с первым же автобусом уехали на поиски. Несколько дней у нас ушло на то, чтобы объездить и обходить пешком окрестные села в поисках прописки. И опять одни неудачи. Находилось в селе Роща жилье, можно было купить домик. Но работа только в колхозе. Это такая глушь, что даже и при наличии работы не в колхозе вряд ли этот вариант мог нас устроить. От Тарусы два часа езды автобусом. Автобус ходит дважды в сутки, а в весеннюю распутицу и осенью вообще не ходит. Неделями нет сообщения и зимой, из-за заносов.

За эти несколько дней бесплодных поисков мы были вознаграждены тем, что могли любоваться подмосковной природой. Однажды мы почти целый день шли вдоль берега Оки, обходя деревеньки в надежде найти жилье. Бродя вот так в бесплодных поисках, мы не раз обсуждали с Ларисой такую ненормальность: огромные, никем не заселенные пространства в огромной стране, и в то же время множество людей мыкаются в поисках жилья или ютятся по углам, которые никак нельзя назвать человеческим жильем. Но тебе, если ты пожелаешь остановиться в каком-нибудь из этих пустующих уголков для жительства, не позволят построить дом, не дадут участка. Какой-то злой умысел властей во всем этом: с квартирами проблема неразрешимая, и этой проблемы хватит еще не на одно поколение наших соотечественников, а в то же время сам себе строить не моги. Какая цель во всем этом и кто от этого в выигрыше — народ, государство?

Сколько раз у нас захватывало дух от открывшейся красоты — будь то на Волге или на Оке, и каждый раз у нас невольно вырывалось желание: вот тут построить бы себе какую угодно халупу и остаться жить.

В деревеньках нам говорили то же самое, что и везде: работать — только в колхозе, дома продают только с разрешения колхоза, то есть опять же, только если будешь работать в колхозе.

«Широка страна моя родная…» Это как про тюрьму: «Огромная, да черт ей рад!»

Так мы ни с чем и вернулись в Тарусу, намереваясь на другой же день выехать в Москву. Отчаяние и уныние нас охватило такое, что хотелось выть.

Я в этот же день решил навестить своего старого знакомого по мордовским лагерям Анатолия Футмана. Я о нем уже писал в «Моих показаниях». Но здесь стоит упомянуть о его судьбе после освобождения. Я освободился из Мордовии раньше него, а когда он освободился, то меня на воле уже не было: меня уже осудили и отправили на Северный Урал. Там, в лагере, я и узнал из писем Ларисы, что Футман освободился. И у него начались такие же мытарства с пропиской, что и у меня. Освобождаясь из лагеря, он взял направление в Горький. На несколько дней он заехал в Москву повидаться с друзьями. Сам он не москвич и друзей заимел в Москве, как и я в свое время, благодаря Юлию Даниэлю, с которым оба мы были очень близко знакомы. Эти-то друзья и приняли большое участие в судьбе Футмана. Остановился он у нашей общей приятельницы Люды Алексеевой и от нее же уехал в Горький. В Горьком ему в прописке отказали, и напрасно он показывал там во всех инстанциях свою справку об освобождении с направлением в этот город. На все его жалобы и просьбы ответ был один: «Мы вам справку не выдавали, мы вас не приглашали, пусть тот, кто вас сюда направлял, и устраивает вас».

Видя перед собой глухую и враждебную стену, он отчаялся как-то устроиться и поехал снова в «родные места», то есть в Мордовию. Там он обратился в спецчасть своего лагеря с просьбой, чтобы ему переменили в справке направление в такой город, где его пропишут. Но и в этом ему отказали. И ответ такой же идиотский, что и в Горьком: «Мы ничего не знаем, сами назвали город Горький, когда у вас перед освобождением спрашивали, мы вас туда насильно не направляли…» и т. д.

Можно себе представить его состояние.