Мы вышли рано, до зари

— Это так. Не все стали под свастику. Целая Германия других немцев выявилась. Но для меня загадка — сколько Франко держал Испанию под свастикой? Испанию, которая вчера еще была республиканской, где сражались за эту республику лучшие люди земли. И всё. Сразу фашизм. Как это? Это, Виталий Васильевич, прямое отношение имеет к нашей работе. Вы небось подумали, что в нашем районе нету этих мародеров, небось сочувствовали зеленокумцам.

— Вроде этого, — согласился Виталий Васильевич. — А впрочем, кто его знает. Ты видел, как бывает на пожаре? Одни горюют, другие воруют. Пока горит дом, из сарая тащат.

— Затопленные дома грабили, скот со двора уводили, овец. Кто? Пьянь — вот кто. Алкаши. А в селах, куда вывезли пострадавших, там жители несли детям все лучшее, что было в доме. Это наши люди. Советские.

— Но ведь пьянь тоже наша?

— Наша. Она не поддается анализу. Потому что пьянь.

Вроде как разобиженные на эту пьянь, оба замолчали. Виталий Васильевич даже прикрыл свои голубиные глаза, веки опустил, как если бы захотелось ему подремать. А навстречу ветровому стеклу набегала степь, изрезанная холмами, то зелеными, то золотыми доспевающими хлебами. И чем дальше ввинчивалась в степь машина, тем волнистее становилось впереди, чувствовался где-то недалеко сам Кавказ. Когда его хребет выперло из земли, волны пошли во все стороны, потом застыли, сгладились, обровнялись ветрами с дождями и метелями и теперь мягко переваливались то зеленым, то золотым свечением. А над дорогой стояло синее, без единого облачка небо.

Водитель поставил «Волгу» поближе к скоплению машин, а Михал Михалыч и Виталий Васильевич не спеша направились на широкий двор, окруженный застройками. Тут было людно, сновали в разных направлениях разномастные степняки, овцеводы, зоотехники, директора и председатели хозяйств, знатные чабаны, стригали и просто гости, набившиеся на территорию с раннего утра.

В тени небольшого зданьица, под гигантским тополем, мирно и нетерпеливо беседовали солидные, хорошо одетые люди. Они выделялись из общего передвигавшегося людского потока спокойной, уверенной осанкой и лицами, загорелыми, но тщательно выбритыми и вообще хорошо ухоженными, сияющими лысинами и аккуратно подстриженными, еще не облысевшими головами. В этой отборной небольшой толпе никто не смешивался ни с кем, а каждый был в отдельности, со своим значением в неторопливых движениях, во взглядах, открытых и озабоченных, даже в коротких жестах рук, поправлявших сверкающие очки, у кого они были; в словах, которыми они изредка обменивались друг с другом. И все же это не было хотя и отборной, но беспорядочной толпой, передвигавшейся, шевелившейся наподобие свободных меченых атомов в растворе многолюдного летнего пространства; нет, здесь каждый отдельный жил как бы в гравитационном поле с одним центром, к которому притягивали всех невидимые нити. И центр этот еще издали можно было заметить без ошибки. Центром был низкорослый, плотный, по-степному загорелый человек. Энергия чувствовалась во всем его плотном корпусе и в лице, в коричневых глазах и в скупых жестах, все в нем дышало и светилось какой-то особой силой.

Виталий Васильевич, как только вошли в просторный двор, как только ступили на эту центральную территорию, так сразу же нашел глазами, остановился на этой упомянутой выше избранной толпе.

— Пошли к хозяину, — сказал он Михал Михалычу, и они направились к гигантскому тополю, в тенек от небольшого зданьица, и оба тут же почувствовали, как протянулись к ним невидимые нити гравитации, задействовали Виталия Васильевича и Михал Михалыча, втянули в общее поле. Перед ними расступились. Не сворачивая в сторону, не отклоняясь от прямой, они пошли прямо на этого человека, на лидера; Виталий Васильевич обстоятельно поздоровался за руку, преданно глядя в коричневые глаза хозяина, и уже потом по-свойски, почти небрежно поприветствовал остальных. Михал Михалыч сробел подойти к лидеру, стоял в сторонке. Потом оба смешались с толпой, в которой никто ни с кем не смешивался. Новые меченые атомы заняли свои, подобающие места. Обнимая кого-то из старых товарищей по комсомолу, Виталий Васильевич спиной чувствовал хозяина, и это чувство не обременяло его, а радовало.