Мы вышли рано, до зари

Ездит Виталий Васильевич по степи, смотрит, запоминает и думает. И голова от всего этого пухнет. Там же еще и город со своими жителями и проблемами, со своим крупнейшим в Европе комбинатом, со своей Буйволой, которую надо довести до ума, там где-то на самом дальнем конце, на недосягаемом конце есть еще и семья, своя так называемая собственная жизнь. А пролетит лето — и надо в Москву, в академию, сдавать экзамены. Да неужели все это на одних плечах, хотя эти плечи почти богатырские? На одних и тех же плечах. Нет, эксперимент этот не подходит, надо снова ввести райком, а уж рядом и горком партии. В одних руках хорошо, но кто же вынесет все это? Так, все так. Ну а как же из края всем заниматься, а из центра, из Москвы? Как им-то? Вот спрашивали большого руководителя, нашего земляка: как вам, спрашивают, где труднее? Там или когда тут были, в крайкоме? Он так ответил. Знаете, мамаша, — а спрашивала старушка, землячка, — вы же знаете, какой у нас тут трудный хлеб. Вот ударит суховей, засуха, нет никакого урожая, придешь в крайком, сядешь ночью и держишься за голову, думаешь, что делать, как выйти из положения, и надумаешь. Давай-ка письмо напишу в ЦК, и пишешь сидишь письмо. Трудно было, конечно. А там, в Москве, придется туго — здесь нехватка, там прорехи, — а писать некуда. Так что каждому свое. Покачала головой старушка, пожалела земляка. Но ведь ничего другого сделать не посоветовала, и ничего сделать нельзя. А может, в этом-то и суть, счастье наше, что трудно, что все у тебя и сам ты в любую минуту в боевой готовности.

А дождик ничего, таскает по степи свои полотнища, то туда потащит, то в другую сторону, хорошо протаскивает.

— Ну, Иван Тимофеевич! Если и в Толстово-Васюковском дождь, буду петь. Как ты?

— Если и в Толстово-Васюковском, то и я согласен.

И Иван Тимофеевич — он как раз из тех, кто знает песенную душу Виталия Васильевича, — сперва тихонько, потом громче и громче начинает песню и, конечно, добивается своего. Виталий Васильевич подхватит — и пошла-полетела из деревенской машины «Нива», из ее ветровичков полуоткрытых, дружная, согласная, родимая песня про пшеницу золотую, про агронома молодого. И так два голоса переплетаются, то сходятся, то расходятся, чтобы снова сойтись, так согласно, как будто в обнимочку, летят над степью, что и не поймешь, откуда ж такая песня, и что за голоса такие молодые и дружные, и что это за машина такая веселая, что за люди сидят и поют-заливаются в ней. А Виталий Васильевич чуть пошевеливает крупными и пухлыми руками, лежащими на тоненькой баранке, вскидывает полное, налитое румянцем лицо с голубиными глазами и горлом, грудью, всей силой своей налегает на переливы, на игру первого голоса, так сладко и самозабвенно вьется над затаенным вторым голосом Ивана Тимофеевича, что все, все тяготы и заботы на эти минуты покидают его, и душа, освободившись от постоянного груза, ликует и радуется, смеется и плачет счастливыми глазами.

Дорога идет по разнотравью лесной полосы, впереди то зайчик перебежит ее, то лисий хвост покажется, мелькнет и пропадет, то медленно и независимо перейдет дорогу пугливый, но тут совершенно никого и ничего не опасающийся фазан, а Виталий Васильевич, не обрывая песню, покажет рукой на зайца, лисицу, фазана или тетерева, и на душе становится еще ясней и веселее.

Подъехали к Толстово-Васюковскому, тоже поливает. Значит, везде хорошо. Значит, жить теперь можно. На радостях Виталий Васильевич связался с горкомом, взял трубочку в правую руку. Как там у вас? Первый говорит. Поливает? Что, что?

— Какая-то чертовщина! Ждут наводнения! Ха! Кума перестала справляться с водой. Опять чрезвычайные обстоятельства, опять срочно принимать меры. Вот жизнь. — И весело налег на баранку, нажал на газ.

Да, надо создавать штаб по борьбе с возможным наводнением. Тайно, глубоко про себя, Виталий Васильевич конечно же вроде как радуется, вот, дескать, дела. Степь неоглядная, а оно вот наводнение. Здорово же! А разум, контролирующий разум, не то говорит: что же тут здорового, когда под воду уходят улицы, посевы, целые поселения со скотом и всем домашним скарбом. Связался с соседом, с секретарем Зеленокумска, как да что, а он отвечает, что тонем, вода на одном краю ко вторым этажам подбирается, просто караул, да и только. А тут передали — Архиповку затопило. Уже переселяют затопленное село. Нижние улицы огромного села Нины тоже под водой. Посевы кое-где ушли под воду. Так что радоваться совсем нечему.