Мы шли к Победе через все преграды!

Так кто же отстаивал свободу и независимость Швеции? Ленинградский рабочий в шинели, примёрзший к пулемёту, или шведский фашист, метавший в него гранату?..

Таким был Ленинград все 900 дней блокады – городом-солдатом, городом-тружеником, городом-интернационалистом. Рассказывать о его мужестве можно ещё очень долго…[2]

Эдуард Талунтис

А начинал Талунтис как поэт…

* * *

Настоящий праздник на заставе

в час, когда приходит почтальон!

В пирамиду автомат поставив,

свой мешок развязывает он.

Мы живём со всей страною вместе.

Труд у нас один, и потому

с нетерпеньем ждём из дома вести,

радуемся каждому письму.

Но когда, бывает, писем нету,

не грустим.

Сойдёмся в тесный круг.

Свежую московскую газету

агитатор нам читает вслух.

Затаим дыханье, потому что

вера у солдата глубока:

если всё в стране благополучно,

дома хорошо наверняка!

Новичок последнего призыва

Вдоль стены шагает молчаливо,

расстегнув подсумок на боку,

новичок последнего призыва,

к службе привыкающий в полку.

Замедляет шаг на повороте,

вновь идёт до врытого «грибка»

мой товарищ по стрелковой роте,

рядовой пехотного полка.

В неказистой воинской одежде,

незаметный с виду паренёк,

самые хорошие надежды

воплотил в себе он и сберёг.

Тают тучи в синем небосводе,

светлый дождь проходит стороной.

Каждый раз спокойно солнце всходит

за его широкою спиной.

Он для человеческого счастья

грозное оружье зарядил.

В той войне, что лишь вчера погасла,

он себя для битвы не щадил.

Но великой правдой окрылённый,

никогда детей не убивал.

Вещмешок, в походах запылённый,

он чужим добром не набивал.

В города врывался без корысти,

словно знамя в праведном бою,

нёс он незапятнанной и чистой

совесть легендарную свою.

И навек запомнила планета,

что в годину трудную она

и его шинелью обогрета,

и его оружьем спасена.

Прост в своём невиданном величье,

он у всех народов на виду

носит наивысший знак различья —

на фуражке алую звезду.

Новенькая

Рассказ

На улицах ещё не совсем рассвело, и синие лампочки ещё горели у подъездов и над воротами домов, а Володька Бессонов уже бежал в школу. Бежал он очень быстро: во-первых, потому, что на улице было холодно, – говорят, что таких морозов, как в этом, 1940 году, в Ленинграде не было уже сто лет, – а во-вторых, Володьке очень хотелось самым первым явиться сегодня в класс. Вообще-то он не был особенно прилежным и выдающимся мальчиком. В другое время он, пожалуй, и опоздать не постеснялся бы. А тут – в первый день после каникул – было почему-то здорово интересно прийти именно первым и потом на каждом шагу и где только можно говорить:

– А вы знаете, я сегодня первый пришёл!..

Он даже не остановился, чтобы посмотреть на огромные, выкрашенные в белую краску танки, которые, покачиваясь и оглушительно громыхая, проходили в это время по улице. Да это было и не очень-то интересно, – танков теперь в городе было, пожалуй, побольше, чем трамваев.

На одну минуту только остановился Володька на углу – послушать радио. Передавали оперативную сводку штаба Ленинградского военного округа. Но и тут ничего интересного не было сегодня: поиски разведчиков и на отдельных участках фронта ружейно-пулёметная и артиллерийская перестрелка…

В раздевалке тоже ещё горела синяя лампочка. Старая нянюшка дремала, положив голову на деревянный прилавок, около пустых вешалок.

– Здрасьте, нянечка! – заорал Володька, кидая свой портфель на прилавок.

Старуха испуганно вскочила и захлопала глазами.

– С добрым утром вас! Хорошего аппетита! – затараторил Володька, снимая пальто и галоши. – Что? Не ждали? А я ведь, вы знаете, первый пришёл!!!

– А вот и врёшь, балаболка, – сказала старуха, потягиваясь и зевая.

Володька оглянулся и увидел на соседней вешалке маленькое девичье пальто с белым, кошачьим или заячьим, воротником.

«Эх, надо же! – подумал он с досадой. – Какая-то фыфра обскакала меня на полкилометра…

Он попытался по виду определить, чьё это пальто. Но что-то не мог вспомнить, чтобы у какой-нибудь девочки в их классе было пальто с заячьим воротником.

«Значит, это из другого класса девчонка, – подумал он. – Ну, а в чужом классе не считается. Все равно я первый».

И, пожелав нянюшке «спокойной ночи», он подхватил свой портфель и поскакал наверх.

…В классе за одной из первых парт сидела девочка. Это была какая-то совсем незнакомая девочка – маленькая, худенькая, с двумя белокурыми косичками и с зелёными бантиками на них. Увидев девочку, Володька подумал, что он ошибся и заскочил не в свой класс. Он даже попятился обратно к двери. Но тут он увидел, что класс этот никакой не чужой, а его собственный, четвёртый класс – вон на стене висит рыжий кенгуру с поднятыми лапами, вон коллекция бабочек в ящике за стеклом, вон его собственная, Володькина, парта.

– С добрым утром! – сказал Володька девочке. – Хорошего аппетита. Как вы сюда попали?

– Я – новенькая, – сказала девочка очень тихо.

– Ну? – удивился Володька. – А почему – зимой? А чего ж ты так рано?

Девочка ничего не сказала и пожала плечами.

– Может быть, ты не в тот класс пришла? – сказал Володька.