Мы шагаем под конвоем

Конец авторитету Малолетки наступил совершенно неожиданно, причем я оказался свидетелем его унижения. Как-то в наш лагерный карантин пришел новый этап. Заключенных привезли из «закрытки», то есть из тюрьмы, где отбывали срок особо тяжкие рецидивисты. После тюрьмы их переводили в лагеря с повышенной режимностью. Обычно их держали у нас в карантине сутки или немного более, после чего отправляли в глубинку, на лесоповальные пункты. Санитарную обработку они проходили под наблюдением конвоя в лагерной бане.

В тот вечер мылись заключенные нашего барака. Малолетка, как всегда, занимал в моечной самое лучшее место и проводил там много времени. Я помылся, вышел в предбанник и уже оделся, когда из карантина в сопровождении двух надзирателей привели режимников.

Их было человек десять, и среди них выделялся невысокого роста крепыш, спина и грудь которого были густо разрисованы цветными наколками.

— Курить есть, батя? — спросил он меня. Я протянул ему мешочек с махоркой.

— Я смотрю, у вас тут порядочек, банька подходящая, — сказал парень, оглядывая помещение предбанника.

В это время из моечной вышел Малолетка. От жары он слегка одурел и в банном чаду не заметил вновь прибывших. Однако его хорошо разглядел мой собеседник.

— Вот ты где, однако, прячешься, Малолетка, — весело закричал крепыш. — Наконец-то я тебя нашел! Сорвался ты, сука, тогда с моего ножа, но теперь адрес твой известен. Не уйдешь!

Среди прибывших раздался сдержанный смешок.

Малолетка побледнел, как-то съежился, не одеваясь, в одних трусах, выскочил на улицу. На дворе стояла поздняя осень и было довольно холодно. Глядя на него, трудно было поверить, что он умеет так быстро бегать. Не останавливаясь, он домчался до вахты, а уже через минуту появились конвойные и увели этапников за зону. На этот раз Малолетка был спасен.

В лагере между уголовниками хорошо налажен беспроволочный телеграф, и уже на следующий день всем на ОЛПе стало известно много нового из биографии Малолетки. Оказывается, наш «старый лагерный волк» еще с тридцатых годов был связан с надзором, одно время даже состоял в самоохране, что доверялось обычно бывшим военнослужащим, совершившим в армии мелкое уголовное преступление. Воров, да еще и рецидивистов в самоохрану, конечно, не брали. Словом, он был «сукой» со стажем.

После происшествия в бане всех режимников отправили на этап. Но отныне положение Малолетки в лагере коренным образом изменилось. Друзья его покинули, и он ходил по бараку, униженно заглядывая всем в глаза.

В ответ на всякое обращение он встречал презрительное молчание или даже угрозы. Правда, некоторое время он еще хорохорился, но, в конце концов, совсем сник. «Не жить Малолетке, — сказал мне один парень, сидевший за бандитизм. — Убьют его. Он в закрытку наших упек».

И действительно, однажды вечером, в темноте, Малолетку кто-то ударил по голове, и он пришел весь окровавленный, а в другой раз, ночью, в барак заявились двое с лицами, вымазанными сажей, стащили Малолетку с нар и стали избивать. Никто в бараке не захотел ему помочь. Спас его надзиратель, совершавший в это время обход и услыхавший его крики.

Наутро Малолетку куда-то этапировали.

Жизнелюб Шурик

С Шуриком я познакомился в самом начале своей лагерной карьеры. Я работал на сортплощадке лесопильного завода, в мою обязанность входило стаскивать с непрерывно движущейся ленты конвейера шестиметровые доски и укладывать их в пакеты, так называемые «сани». Работа на конвейере не давала ни минуты передышки, и я, привыкший все делать добросовестно, метался по эстакаде из последних сил, стараясь не отставать от его движения. Пробегавший мимо по заводским делам Шурик почему-то посочувствовал мне: может, мое потное, измученное лицо вызвало у него жалость, а может, его внимание привлекло мое одеяние — рваная, грязная от пыли телогрейка и нелепая, не по размеру огромная шапка-ушанка. Подойдя ко мне, он изрек:

— Ты, мужик, особо не старайся, а то на весь срок тебя не хватит. Дергай доски по силам, а какие не успеешь — пропускай.

— Но тогда конвейер остановится! — испуганно пробормотал я.

— Ну и хер с ним, с твоим конвейером. Учат вас, дураков-интеллигентов, учат, а вы все никак не поймете!

— Десятник матерится, — возразил я.

— Десятник — сука. Он двадцатипятилетник из про воровавшихся ответственных товарищей и выслуживается, чтобы его дальше в тайгу не угнали. Будет цепляться, пошли его подальше. Куда он, гад, денется? Остановит конвейер и пришлет в помощь человека.

Слова Шурика оказались пророческими, и после многоступенчатой матерной брани с неизменным упоминанием не умеющей работать вшивой столичной интеллигенции десятник вынужден был поставить на мой участок еще одного человека. Так состоялось мое знакомство с Шуриком.