Мы шагаем под конвоем

— В лагере с политиками надо с умом действовать, — учил он своих дружков. — Ежели попадется богатенький, его нужно обжать. Спервая пообещать устроить на легкую работу или еще чего. А потом через знакомого нарядчика на тяжелый этап спихнуть. На рудники там или в лес. Наши там с ним разберутся.

— Я против советской власти никогда не шел, — говорил он в другой раз. — Из-за кого наша жизнь такой тяжелой стала? Все враги народа, вредители, особенно из интеллигентов. Кто оказался предателем? Троцкисты, разные там радеки, зиновьевы. Правда, Сталин их крепко посек. И было за что! Многих из них в те годы я по лагерям повидал. От интеллигентов все зло, понимать надо. Если бы не они, трудовой народ вот бы как жил!

Однажды Малолетка раздобыл бутылку водки, которую распил со своими обычными дружками. Изношенному за годы скитаний по тюрьмам и лагерям организму этого оказалось достаточным, чтобы захмелеть. Событие это совпало с нерабочим днем на лесозаводе. За несколько часов дневного безделья я отоспался и, лежа на верхних нарах, оказался невольным слушателем его очередного рассказа. Интересно, что в беседах со мной он никогда не решался касаться некоторых подробностей своей биографии.

Оказалось, что арест Малолетки в тридцать седьмом году сопровождался любопытным эпизодом. Некий наводчик сообщил Малолетке, что где-то в Москве, в Замоскворечье, живет старичок, собирающий старинные монеты. Компания решила ограбить нумизмата. Нагрянули к старику поздно вечером, связали его и выгребли из шкафа большую коллекцию монет. Все сошло бы удачно, если бы, когда они уходили, случайно не вышла на лестничную клетку соседка и не признала в одном из спускавшихся по лестнице парней сына дворника из соседнего дома, который и был наводчиком. Через несколько дней всю компанию выловили, и следствие пошло своим чередом. Но тут случилось нечто необычное.

«Сижу я в следственной камере, — рассказывал Малолетка, — следователь куда-то вышел, а затем возвратился с человеком в форме НКВД. Они тогда шинели мышиного цвета с меховым воротником носили. Тот со мной за ручку поздоровался, а потом спрашивает:

— Вы в лицо можете признать человека, у которого монеты нашли?

Отвечаю, что могу. Думаю, чего там запираться?! Все равно все раскрылось, свидетель был, темнить нечего.

— Вот мы его вам сейчас покажем, и вы его опознаете. Смотрю и глазам своим не верю! Заводят нашего старичка. Штаны руками поддерживает. Под глазом большой синяк. На ногах еле держится, видно, его крепко обработали.

— Вы узнаете этого человека? — спрашивает следователь.

— Узнаю.

— Что и где вы обнаружили, когда пришли к нему домой?

Я все рассказываю. Дескать, так и так. Мы взломали старинный шкаф, вынули из него большие папки с листами, на которых были закреплены чем-то вроде клея монеты. Под каждой было написано, откуда она и какого времени. Когда мы папки домой притащили, я всю писанину прочитал.

— Опознать папки с монетами можете?

— Могу.

Следователь извлек из ящика стола папки и показал их мне. Потом составил протокол, и я расписался. Затем он говорит:

— Будет суд. Вы выступите свидетелем. И все обращается ко мне вежливо, на «вы». Мой-то следователь меня все время материл.

На суде все открылось. У старика, оказывается, нашли старые царские монеты. Говорили, что были монеты времен Екатерины Второй. Вроде, он должен был их сдать на государственное хранение или зарегистрировать. Я уж там не знаю. Прокурор целую речь произнес, объяснял, что это — государственная ценность. Правда, и старичок на суде большой шухер поднял. Кричал, что в его коллекции были какие-то особенные монеты, что он их всю жизнь собирал, если бы не он, они бы давно пропали. Суд ему десятку влепил.

В лагере меня начальник вызвал:

— В деле у тебя написано, что ты на суде себя правильно вел, помог органам разоблачить валютчика. Мы тебя в пожарную команду зачислим, будешь с нами работать.

В тридцать седьмом многих врагов народа в лагере постреляли. Нам в пожарке особое поручение дали — расстрелянных закапывать. Помню, на морозе их раздели. От холода дрожат, испугались. Один из них митинг хотел устроить. Стал кричать: «Красноармейцы, вас обманывают подлые изменники революции!» Его, правда, быстренько пришили, чикаться не стали.

Потом меня бригадиром поставили. В лесу работали. А в бригаде — сплошь интеллигенция разная. Работать не привыкли. Друг друга по имени-отчеству величали. Помню, один профессор был. Норму, ясное дело, не выполняли. Я их крепко прижимал. Бывало, в мороз поставлю на пенек — стой, пока не околеешь! Конвой помогал мне. А то и дрыном, бывало, по спине погуляю. Многие из них там остались».