Мы сгорели, Нотр-Дам

Хаим не сразу стал затворником. После «Собора» ему нравилось посещать торжественные банкеты, презентации книг, открывать выставки и общаться с эстетами и знатоками. Тогда он жил полной жизнью: кутил, играл в карты, много смеялся, ходил в театр и кино. Тогда же он влюбился. Это была молодая девушка, студентка, – она училась третий год и пришла с курсом смотреть выставку Хаима. По натуре он был тихим человеком – и не выносил малейший шум. Студенты же, как известно, самая шумная братия из всех, поэтому, только заметив их, он поспешил удалиться в другой зал. Дождавшись, когда они перейдут дальше, Хаим вернулся – и увидел девушку. Она стояла напротив маленькой картины, называвшейся «Ноктюрн», – это и был шопеновский по настроению ноктюрн, то есть трехчастная зарисовка о любви: триптих, части которого были разделены между собой вертикальными колоннами дворца – в крайней левой части из дворца выбегала тень мужчины; в крайней правой – тень женщины; в центре же стояли две запертые двери – и вид этих дверей намекал зрителю, что тени никогда друг с другом не сойдутся. Эта картина не пользовалась особенной популярностью – изредка напротив нее останавливались китайцы (которые, впрочем, останавливались напротив вообще всего), иногда скучающие дети, но в основном ее пробегали глазами, чтобы вернуться к «Собору» – громадине, висевшей в том же зале. Хаим написал «Ноктюрн» еще до сделки – еще до Парижа, у себя в деревне. Дворцы он знал по фотоснимкам, влюбленных чувствовал нутром.

Он подошел к девушке и с ней заговорил. Она представилась Эльзой. Он – Хаимом. Она сказала, что прекрасно знает, как его зовут. Он в нее влюбился. С тех пор Хаим не расставался с Эльзой. Он бросил картины, перестал бывать на банкетах, а все деньги тратил на подарки Эльзе. Со временем он стал ревновать ее к другим; каждый встречный вызывал в нем беспокойство. Тогда Хаим предложил Эльзе съехаться – и они поселились в древнем особняке. Но ревность не ушла. Более того, если раньше претензии Хаима относились только к людям, то теперь они стали шире – Хаим ревновал Эльзу к погоде, птицам; к местам, где она бывала без него; ко всему, что ее могло увидеть. И он перестал выпускать Эльзу. Она обвиняла Хаима, что тот ее не любит, – а потом вдруг утихла. Хаим наконец смог свободно выдохнуть.

Они были вместе около трех с половиной лет – и возможно, пробыли бы вместе дольше, если бы однажды Эльза не исчезла. Она пропала – не оставив ни следов, ни записки, ни намеков, оставив Хаима совершенно одного. Он искал ее, бегал, спрашивал, звонил, наводил справки, снова расспрашивал, снова звонил – но все шло прахом. Эльза исчезла – так, будто ее и не было совсем. В особняке – там, где раньше слышался ее говор, где вечно валялась ее одежда, и в нем самом – там, где раньше было место только для нее, – сейчас было пусто.

Хаим попытался связаться с родителями – но не смог найти их телефон; когда же Хаим приехал в деревню, то обнаружил, что они давно лежат в могиле, – родители умерли с разницей в неделю: сначала мама, потом папа. После этого Хаим перестал выходить из дома.

В то же время в доме напротив особняка Хаима поселилась славянская семья с чудесным мальчиком одиннадцати лет. Каждый вечер мальчик пробирался в сад Хаима и смотрел на художника за работой. Сначала тот гнал его, собирался даже пойти жаловаться родителям, но постепенно прикипел к мальчику; не отваживаясь себе в этом признаться, он полюбил его, полюбил его щуплую фигурку, его наивные кудряшки и смешные разговоры о картинах.

Дьявол забрал мальчика, когда Хаим писал натюрморт. Хаиму никогда не нравились натюрморты. Он сидел за мольбертом в саду, на минуту поднял глаза на дорогу, улыбнулся – к нему бежал его чудесный мальчик. Хаиму на минуту показалось, что все снова хорошо, что больше ничего не будет страшно, потому что он поборол Дьявола, потому что он, Хаим Веркюлен, художник, снова любит.

Хаим не помнил, как мальчика сбила машина. Забыл, какой это был автомобиль, кто был водитель. Он снова заперся в своем особняке, но больше никому не открывал – только Патрику, курьеру. Все заказы он получал почтой. Изредка выбирался подышать. Весь его досуг теперь занимал женский портрет – девушка, написанная в стиле фламандских мастеров, то есть так, как Хаим никогда не рисовал. Он назвал ее Эльзой – и полюбил. Каждый день Хаим возвращался к этому портрету и что-то в нем исправлял; каждая деталь в картине была четко выверена и придумана, в ней не было ничего зря и просто так.

Хаим говорил с Эльзой. Они обсуждали все подряд: Рембрандта, Пикассо, русский роман, французскую новую волну, ронские вина и гнезда соловьев… Они говорили каждый день – и с самого первого дня Эльза просила Хаима показать ей солнце. Но он был непоколебим – помня про Дьявола, Хаим пугал им Эльзу и, сам боясь, никуда не выносил портрет.

Хаим начал писать Эльзу, когда поверил в Дьявола. Ему было тридцать восемь лет. С ним была только Эльза.

– Хаим…

– Замолчи! Замолчи!

– Хаим, прости…