Мы сгорели, Нотр-Дам

Президент не любил виолончелистку. Не было никакой виолончелистки. Он это прекрасно знал и понимал. Но каждый раз возвращаясь к ней, год за годом, он верил в то, что это – можно, можно все бросить и убежать, куда-нибудь, пусть в парк или в консерваторию, лишь бы подальше и без ковров, без лимузинов… И каждый раз после Президент неизменно про виолончелистку забывал.

Девушка встала. Президент почувствовал, что она плачет.

– Вы меня не любите? – тихо спросила она.

– Не люблю.

– Зачем тогда, – она перевела дыхание, – зачем тогда вы пришли?

– Когда вы горите – то и я тоже. Горю. Мне кажется, – Президент встал и развернул виолончелистку за плечи к себе. Он вытер рукавом ее глаза, – мне кажется, что я – это вы.

– Нет, – девушка улыбнулась сквозь слезы. – Вы – Президент России. И вы всегда им будете. Вы будете гореть, господин Президент, вместе со мной, с вашей дамой, но все равно останетесь Президентом. Потому что это – ваше имя. Потому что другого вы не знаете. У вас плохая память на имена, господин Президент. И хорошая – на должности.

Луна стояла высоко, свет от нее мешался со светом фонарей – и тени скамеек, деревьев и цветов слились в одну сплошную. А вместе с ними – тени девушки и Президента, тени двух воспоминаний, брошенных на середине.

– …И такой ужас, господин Президент! – воскликнул президент Франции. – Не знаю, как буду спать этой ночью. Я слишком сильно люблю Нотр-Дам! Вы даже не представляете!

– Да нет, коллега. Представляю.

Президент сидел на кровати и смотрел в окно. Спал Серебров. Спал город. Спала вся Россия. «И жгло меня – но спал я… Каким сном?» – Президент не мог вспомнить каким. Президент Франции устал – его голос заметно ослабел, он уже не всхлипывал и, видимо, удерживал зевоту. Президент посмотрел на часы. Было уже три ночи.

– Позвольте дать вам один совет, коллега, – медленно сказал Президент. – Вы правда любите Нотр-Дам?

– Конечно. Больше всего!

– Тогда не отвлекайтесь. Ничего пусть не будет, кроме нее. Только она пусть и будет. А иначе… Лишнего много. И забудется ваш Нотр-Дам. А вспомнится – так уже никогда не потушите, поздно уже будет.

Президент положил трубку. Все спало – преступники, свернувшись клубком у ног авторитетов; чиновники, сложив головы на чемоданах, и чемоданы – полуоткрытые, кожаные, обитые металлом. Кошки спали между собачьих лап, щенки прятались за кошачьими хвостами, и не было в ту ночь ничего для себя – все было для кого-то, для чьего-то сна. Спал генерал Серебров, думая о Президенте. Спал французский президент, думая о том, что даже у такого ученого человека, как Клод Фролло, мог быть неправильный прикус – не говоря уж об уроде Квазимодо. В усадьбе президента спала охрана и ни о чем не думала – просто спала и улыбалась. Больше не звонили телефоны в спальне Президента. Ни красный – для экстренных и срочных разговоров. Ни синий – для распоряжений внутри усадьбы. Ни белый. Президент смотрел на этот телефон и пытался вспомнить, для чего он нужен. А сон уже подбирался к Президенту, и белый цвет сливался с синим, а синий – с красным, смешивались города и страны, взлетали вертолеты, поднимая в воздух пыль, а пыль уносила обломки догоравшего Собора, сжигая вместе с крышей корабли, мосты и Президента.

Восемнадцатого апреля, спустя два дня после пожара в Соборе Парижской Богоматери, Президент России выступал на телевидении, чтобы поддержать французский народ. В белом зале, с людьми в костюмах слева, справа и прямо перед ним, Президент читал текст по бумажке. За ним стояла огромная бронзовая статуя Фемиды – с мечом в одной руке и весами в другой. Ее глаза были завязаны так, что правый лукаво выглядывал из-под повязки. «Что-то там Фебу и Фемиде полезно посвящая дни», – вспомнил Президент.

– Я хотел бы выразить свои соболезнования в связи с пожаром в Соборе Парижской Богоматери, – начал читать Президент. – Это не просто символ Парижа – это символ культуры в целом, мира… Символ…

Президент осекся. Вдруг за спинами чиновников, среди репортеров, он увидел знакомую женскую фигуру. Он пригляделся. Она записывала речь Президента на диктофон и, кажется, совсем его не узнавала. Президент перевел глаза на стоявшего рядом Сереброва. Тот не мог оторваться от Президента и только глупо улыбался. Он теребил руки и повторял что-то беззвучно, одними губами. Президент почувствовал, что белый телефон звонит. Он моргнул. Щелкали фотоаппараты. Пауза становилась неловкой. Вдруг Президент крикнул:

– Я вспомнил! Вспомнил!

В зале зашептались. Пресс-секретарь сочувственно пожал плечами в сторону Президента и улыбнулся репортерам. Президент молчал. Чиновники многозначительно закашлялись. Наконец Президент начал:

– А вообще… Любите! Любите Собор. И людей. Пожары бывают, но… Через них только лучше становится. Сжигается все ненужное, – в этот момент два дипломата с ужасом переглянулись, – и остается самое главное! Любить! Господи, зачем все эти глупости, книги, кино, школы, – министры культуры и образования тут же подумали о поиске новой работы, – не нужно! Нужна – любовь. Любите свой Собор! Любите свою даму! Любите Нотр-Дам!