Мы познакомились как в глупом фильме

– Что? Рожай уже, а то скорая приедет вот-вот.

– Дай мне… номер свой. Пожалуйста.

– Зачем это?

– Ну… сходим куда-нибудь, – отвечает Данила и тут же чертыхается, понимая, как глупо сейчас звучит. – В смысле, выпить. Угощу тебя. В качестве благодарности.

– А я не пью, – фыркает в ответ спаситель. – Но похавать можно, в принципе.

– Тогда обедом угощу. Или ужином. Сам выбирай.

– Ладно, черт с тобой. Диктуй номер, я тебе сам звякну, когда надумаю.

Данила послушно и почти с радостью называет номер телефона и слышит приближающиеся сирены скорой помощи.

Итого: растяжение плечевого сустава, ободранный локоть, синяк почему-то на жопе и нервный срыв. Так себе анамнез. Из больницы Данилу забирает отцовский водитель, говорит, мол, Михал Палыч переживает, но там сделка горит синим пламенем, так что будь добр, сынок, сам уж как-нибудь со своими проблемами разбирайся или вон, Аркашу, попроси. Аркаша – для Дани вообщето Аркадий Викторович – мужик мировой, Даня его с голожопого детства помнит, видел чаще, чем отца родного. Но сидя с видом побитого пса на больничной койке, Даня, как в детстве, снова тупую тоску чувствует, как в те дни, когда папка из садика забрать обещал, а в итоге Аркаша являлся, руками разводя – Михал Палыч занят, работу работает, деньги сами в карман не прыгнут.

Даниле, конечно, грех жаловаться с его-то обеспеченной жизнью. Ни братьев, ни сестер – все ему одному доставалось, игрушки какие хочешь, каникулы за границей, уроки частные, кружки, секции, праздники. Аркадий Викторович его и в зоопарк, и в планетарий – везде водил. Только на работу к папе строго запрещено было являться. А Даниле что делать, если там отца, в отличие от дома, в сотни раз чаще видели. Только выбора ему не давали. Так и свыкся со временем. В школе с головой в учебу бросался, после – курсы: Даня к языкам тянулся, схватывал быстро. Дальше в Политех поступил без блата, на своих мозгах целиком выехал, хоть отец и предлагал любой ВУЗ в пределах Европы на выбор, но спорить с сыном не стал. Даня даже рад был отчасти: хоть в наследные принцы компании ему путь не прочили и в бизнес на аркане силком не тащили, и на том спасибо.

Только, видимо, сказались детские комплексы да аукнулась нехватка отцовской любви и ласки, что пошел Данила искать ее в крепких объятиях других мужчин, но и с ними все как-то криво складывалось. Первый укатил с концами работать в Америку, второй – корыстная сволочь – ради бабок с Даней, как вскрылось, встречался, а третий…

– Дань, слушай, я расстаться хочу.

Женя тушит сигарету о дно пепельницы и откладывает в сторону. Оба стоят на лоджии, смотрят на рыже-красный закат – говорят, значит день новый будет солнечным. Только внутри Дани убийственный мрак наплывает. Туман ядовитый, из которого лезут монстры, чтобы выжрать глаза, все кишки, но главное – сердце. Ведь оно сейчас так в груди давит, будто в хватке железной стискивают.

– В смысле расстаться? Жень, не шути так, – лопочет, оборачиваясь к нему, Даня, а у самого губа по-детски так уже трясется, и в глазах сыро.

– В прямом, Дань. Я жениться планирую. Семья, дети, все как полагается. Женя трет лоб, почесывает коротко – нервничает – Даня все его привычки дурацкие вызубрил за год.

– Но как… то есть… прям жениться? На женщине?

– Ну не на тебе же, Дань! Ну в самом деле, – бросает Женя и громко вздыхает, будто неразумному дитяте простые истины безуспешно втолковывает. – Но… – у Дани в горле не ком, а целый шар земной, кажется, застревает. – Я решил уже все, прости. Не могу так дальше, не по-настоящему все както выходит, в половину. Там можно, тут нельзя. Не в той стране мы, Дань, живем. Сложно, устал.