Мы остаёмся

– Я хочу измерить давление, – спокойно сказала Анюта, расстёгивая «косметичку». На секунду мне стало стыдно. Но надевая мне чёрную манжету, Анюта внимательно смотрела на мою на руку. Ясно: я права. Ну и фиг с ними! Я откинулась на спинку стула и усмехнулась. Анюта нажала кнопку на приборе, и он загудел. Манжета начала надуваться, стискивая руку до боли. Когда она наконец с шипением сдулась, Анюта посмотрела на цифры на экранчике: – Низковато, но в принципе, не удивительно для такой худышки.

Укладывая прибор в сумочку, Анюта кивнула на мой старый шрам у запястья:

– А это откуда?

Я фыркнула:

– В детстве пыталась зачерпнуть варенье из банки с отбитым горлышком.

– Ох, – вздохнула Анюта, а Ёлка поморщилась.

Ободряюще улыбнувшись мне, Анюта встала, и они вместе с Ёлкой вышли в коридор.

Вернулась завучиха быстро. Заняла своё привычное место за столом и вдруг спросила:

– Скажи-ка мне, как вы с бабушкой живёте?

Я напряглась:

– Нормально, а что?

– А в материальном плане? С деньгами у вас как?

Знать бы, к чему этот допрос. Я вспомнила тёток из опеки, которые периодически появлялись у нас дома:

– Всё отлично. Нас проверяют, если вы об этом.

Кажется, Ёлка хотела ещё что-то сказать, но передумала. Сняла очки и, оставив их висеть на цепочке, потёрла виски.

– Послушай, Кольцова, мне лишние скандалы не нужны. Конец года, ОГЭ, ЕГЭ на носу, без тебя забот хватает. В общем, давай договоримся. Если ты что-то взяла, прямо сейчас положи на место. Не помнишь, из какой куртки, – отдай мне. Я всё понимаю, наверно, вы с бабушкой живёте небогато, но…

Она реально думает, что я – воровка?!

Я вскочила. Щёки вспыхнули, меня прорвало:

– Да не брала я ничего! Хотите – карманы проверьте. Вот! Вот! Видите, тут только телефон! И сто рублей на столовку, бабка дала. Рюкзак показать?!

Думала, Ёлка откажется, но та, снова водрузив очки на нос, пожала плечами:

– Ну покажи, раз сама предложила.

Я дёрнула молнию, растянула «пасть» рюкзака и сунула Ёлке под нос.

Всё это был полный бред: если я и вытащила деньги, не успела бы сунуть их в рюкзак, а если и успела, чтобы найти их, надо было перетряхивать каждую книжку и тетрадку. Но Ёлка этого делать не стала, только кивнула:

– Ладно, но если кто-то пожалуется на пропажу, придётся начинать разговор заново.

– Да никто не таскает деньги в куртках, их же сто процентов стырят! А если какой-нибудь раздолбай сам их прожрал, а решит свалить на меня, я буду доказывать, что не верблюд?! – снова заорала я.

– Лина! Что за выражения?! Не надо было за куртки хвататься!

– Значит, если куртки уронила, по-любому во всём виновата?! – Голос резко пропал, получилось сипение.

Ёлкин лоб собрался складками, как мягкая резина:

– Что у тебя с голосом?

Я вытащила из рюкзака бутылку воды и долго пила. Навалилась тяжёлая усталость, как будто одежда со всех вешалок разом повисла на плечах.

– Можно я уже в класс пойду?

– Иди, – кивнула Ёлка. – Скажешь, я задержала. Так, стоп, а куртки? Куртки-то повесили?

Я помотала головой.

Она вздохнула и потребовала:

– Пошли!

Одежда так и лежала на полу пёстрым ворохом. Когда я вернула на место последнюю куртку, Ёлка наконец отпустила меня в класс.

«Курицы» ехидно заухмылялись, а Горелов встретил меня долгим насмешливо-презрительным взглядом. Ясно: он в курсе. Я сделала вид, что ничего не замечаю. Но едва села за парту, Платон обернулся:

– Допрыгалась, овца?

Поставив перед собой раскрытый учебник физики, я спряталась за ним, но Горелов резко хлопнул по книжке, и та упала. Он ухмылялся, а тёмно-зелёные глаза были холодными и безжалостными. За что он так со мной?

– Ладно, живи пока. Только не суйся, куда тебя не просят!

Он отвернулся, а я снова поставила учебник и, сложив руки на парте, уткнулась в них подбородком. Хотелось укрыться с головой одеялом и не шевелиться. Слишком много всего навалилось за эти три дня. Раньше я была серой мышкой, до которой никому нет дела, а теперь у меня враги и в классе, и во дворе. И даже новый сосед-инвалид смотрит со злостью. Хотя он-то самый безобидный из всех, и на него вообще можно забить.

Глава 8. Агуша

После шестого урока я заторопилась выйти из класса раньше всех. Не хотелось бы остаться в опустевшем кабинете один на один с Платоном или «курицами», если они захотят меня задержать. Всё, на что я сейчас способна, – разреветься от обиды и бессилия. Едва русичка нас отпустила, я взяла рюкзак в охапку и вылетела за дверь. Меня подхватил устремившийся к раздевалке поток старшеклассников, но громкий оклик заставил притормозить:

– Лина!

Я остановилась прямо посреди коридора, и в спину тут же прилетело несколько тычков.

Бурный поток учеников разделился на два ручья, они, как движущуюся скалу, огибали идущую ко мне Агушу и снова соединялись.

Агуша хмурила взлохмаченные сильнее обычного брови и сурово поджимала накрашенные сиреневым перламутром губы. Я уставилась на неё:

– Ты здесь откуда?

– К завучу вызвали. – Она потеребила пуговицу плаща, который раньше сидел на ней в обтяг, а теперь свободно болтался. – Что у тебя тут случилось?