Мы никогда не умрем

Вику он не стал ничего говорить. Провел кончиками пальцев по плотному, шершавому листу, будто здороваясь с книгой. Им предстояло долго пробыть вместе.

Действие 5 Катастрофа

Подойди. Говорят,
Ты хороший человек.
Ты неподкупен. Впрочем,
Молния, ударившая в дом, —
Тоже.

Б. Брехт

Дни потянулись бесконечной чередой. Хорошие были дни, золотые от солнца, песка и пшеничных полей.

Зеленые от леса и травы.

Пронзительно-голубые от неба и воды.

В тот день Мартин влез в окно поздним вечером. Отец спал на кухне, лицом вниз. Мартин не рискнул идти к себе в комнату, и они с Виком заночевали на чердаке.

Вик написал письмо Лере, и они с Мартином отнесли его на почту. Пусть у нее будут те письма — он будет писать еще.

Спустя пару недель пришел ответ. Несколько листов, исписанных округлым, размашистым почерком Полины. Там было и для Вика. Лист, начинавшееся со слов «Сыночек мой любимый». Анатолий сжег письмо в пепельнице. Другой лист, где письмо начиналось с «Братик!..» подумав, отдал сыну. Вик разбирал почерк до вечера. Лера диктовала маме свои простые детские переживания и любовь. Любовь была видна в каждом ее слове, она звенела в каждом предложении, согревая кончики пальцев при прикосновении к листу. Мартин молча наблюдал и радовался тому, что у Вика наконец-то заблестели глаза.

Мартин забрал у женщины саженцы и аккуратно высадил их между курятником и забором — чтобы свиньи, пасущиеся во дворе, не добрались. Он научился собирать в лесу ягоды и искать грибы. Ему даже удавалось что-то сушить на зиму. У той же женщины он взял удочку, и смог не только напроситься с местными мальчишками на рыбалку, но еще и заставить их учить его ловить рыбу.

Рыбу Мартин потрошил сам, живую, серебристую и пахнущую тиной.

Наконец-то Мартин смог обратить внимание на что-то, кроме того, как не дать другу умереть с голода. Отец продолжал демонстрировать потрясающее равнодушие к судьбе Вика, а поняв, что он научился готовить, казалось, вовсе о нем позабыл. Мартин, чертыхаясь и вытаскивая зубами занозы из ладоней, оторвал в курятнике несколько досок над потолком. Куры и правда начали нестись лучше, и все меньше разбитых яиц в осколках хрупкой скорлупы находилось утром на дощатом полу курятника.

Ночью, когда темнота бросала синий бархат на деревню, а в разбитое окно врывался теплый ветер, несущий запахи трав и воды, Мартин, улыбаясь, зажигал для Вика огоньки. Он выдумал столько сказок, что хватило бы на целую библиотеку. Монстр с тысячей глаз все реже сторожил темноту коридора. Мартин думал об этом с облегчением.

Это стоило всех выпотрошенных рыбок и всех рассказанных сказок.

Ведь Вик не помнил, но Мартин-то точно знал, что это за чудовище.

Вик не мог помнить своего дедушку по отцу. Ему было всего три года, когда Анатолий привез его показать своему отцу. А Мартин помнил все так ясно, будто это он стоял на крыльце под высоким серым небом, с которого все сыпался, зачем-то сухой, белый снег. И по этому снегу дедушка тащил огромный, заляпанный кровью мешок с потрохами только что забитых свиней. От мешка пахло смертью и навозом, а в воздух поднимался белый курящийся пар. Из нескольких дырочек в ткани вырывалась толчками черная слизь.

Мартин не хотел, чтобы Вик вспоминал этот мешок.

Осень приходила медленно. Не было синей северной стыли, ранних сумерек и злого, холодного ветра, врывающегося внезапно в почти летнюю жару. Все больше золотого и красного мелькало в зелени деревьев.

«Смотри, Мартин, деревья седеют!» — с восторгом сказал Вик, показывая особо пышную расцвеченную золотом крону.

Мартин все реже думал о смерти. Ему казалось, жизнь налаживается, что мир, рассыпанный вокруг миллионами разноцветных осколков, наконец-то стал принимать какую-то форму. Что эти осколки становятся на места. И может, еще получится витраж, через который будет падать разноцветный свет.

— Мартин, а ты сам что, совсем не боишься темноты? — спросил его как-то Вик, наблюдая, как огромная золотистая бабочка вьется вокруг погасшей лампы.

Эти видения, которые создавал Мартин, ничего не освещали. Это был какой-то ненастоящий, фальшивый свет. Но Вик не обижался и не разочаровывался в друге — это ничего, что его огоньки никому не светят. Зато они есть. И Мартин есть. И как здорово, что они есть, фальшивые или настоящие — не так важно.

«Я… не боюсь этой темноты», — ответил Мартин.

И сказал правду. Темнота Вика была обычной, сухой и теплой. Ничего общего не имеющая с той стихией, что клубилась за его спиной. Той темноты он боялся, но не хотел говорить об этом мальчику. Он все равно не объяснит ему, в чем разница. А если объяснит — будет еще хуже. Вику и так страшно жить на свете, не хватало еще больше его пугать.

Но страх оставался. И темнота тоже. Можно было попробовать не замечать ее. Смотреть только в проем. А потом погружаться в свое холодное, липкое забытье, похожее на сон и на маленькую смерть. Правда, иногда ему снились сны.