Мы никогда не умрем

— Мне не нужна клубника, уважаемая, я предлагаю вам помощь, — с нажимом повторил Мартин.

— Пшел, — презрительно выплюнула женщина, возвращаясь к грядке.

Мартин оглянулся в поисках другого подходящего дома с более приветливыми хозяевами. Под ногами у него копошилась в пыли пестрая курица.

«Мартин, а ты чего хотел-то? Зачем тебе непременно с красивым огородом?» — спросил Вик.

Но ответить Мартин не успел — его плечо сжала чья-то рука.

— Мальчик? Ты предлагал Римме помощь? — раздался женский голос.

Обернувшись, Мартин с большим трудом удержался от того, чтобы отшатнуться.

Женщине, которая на него смотрела, могло быть и двадцать, и шестьдесят. Лицо было перечеркнуто розовым, в белых прожилках бугристым шрамом, ото лба слева к подбородку справа. Один глаз у нее был сделан из дешевого, мутного стекла, издевательски-яркого, синего, словно бросающего вызов своей заметностью.

Но Мартин внимательно и серьезно смотрел на второй — уставший. Темно-серый, как у него. Он не стал стряхивать руку с плеча.

— Да, я предлагал. Помочь вам, уважаемая? — тихо спросил он.

— У меня нет клубники, — с какой-то обреченностью сообщила женщина.

У ее голоса тоже не было возраста. Он низкий и усталый. И больше… никакой.

— И далась же… — Мартин осекся на полуслове. — Мне не нужна клубника. Мне нужны журналы. Или книги.

— Журналы? Какие ты хочешь журналы, мальчик? Про машины? Про корабли?..

— Про… садоводство. Про кур, про огород… в общем, про то, как вести хозяйство.

— Зачем тебе? — удивилась женщина.

— Я — сын Анатолия Редского, — с отвращением признался Мартин.

— Анатолий это… тот грузный мужчина, который выращивает свиней?

— Да. У нас проблемы, а я не знаю, как их решить. Куры не несутся, и…

На них начали опасливо поглядывать. С долей гадливости. То один, то другой настороженный взгляд обжигал его лицо. От прохожих. От соседей из-за заборов. Мартин с тоской понял, что разговаривать с этой женщиной — ошибка. Что она пария. И ему надлежит отшатнуться от нее, сплюнуть в теплую желтую пыль и бежать.

Стать как все. Как часть этого мира.

— У меня нет журналов, — сказала женщина, отпуская его плечо, и отворачиваясь.

Словно почувствовала его мысли.

Она была высокая, худая. В темно-синем платье с дурацким, заляпанным фартуком.

— Но… вам ведь все еще нужна помощь? — спросил Мартин, догоняя женщину и дотрагиваясь до ее рукава.

«Мартин… может не надо?» — опасливо спросил Вик.

«Может и не надо», — задумчиво ответил Мартин.

…

Изба из потемневшего дерева стояла на отшибе. Дом не был выкрашен ни белой, ни голубой краской. Когда-то он был крепким, золотящимся светлыми, гладкими бревнами и тонкими реечками крыши. Сверкали прозрачные стекла и бежала вязь растительного узора по ставням. А из красной кирпичной трубы поднимался живой светлый дым.

Сейчас дом напоминал брошенного детьми старика. Потемневший, с трещинами рассохшихся в дереве морщин. Труба покрыта патиной копоти, ставни покосились. И только одно было в этом доме целым, крепким и надежным — забор.

— Я одна живу. Мне плохо, — тихо сообщила женщина.

Мартина полоснула жалость. Впрочем, он успел понять, что женщина была сумасшедшей. Тихой помешанной. Она может сама о себе заботиться. Наверное, даже выполняет какую-то роль в деревне — может, к ней ходят гадать. Или у нее растут лучшие яблоки. Только говорит она так, по-особенному. Чувствуется тоскливое, царапающее безумие в ее голосе.

В доме было темно и не убрано. Не была заправлена постель. Посуду не мыли, кажется, пару дней. Мутные стекла на окнах пропускали мало света, а на половиках скопился тонкий слой желтой уличной пыли.

— Плохо мне, — повторила женщина, будто оправдываясь.

Мартин неопределенно пожал плечами. Он видел — правда плохо.

— Молока… хочешь? — предложила женщина, словно ожидая, что он бросится бежать.

— Да, — не стал отпираться он.

Дома все равно пусто. И неизвестно, когда он сможет вернуться. Может отец сейчас уснет. А может, будет крушить все до следующего утра.

«А может этот пропитой боров упадет и проломит себе башку», — подумал Мартин, позволяя сладостной фантазии на мгновение затопить сознание целиком.

Он ничего не мог сделать. Скрывал ненависть от Вика, но она росла, с каждым днем, с каждой темной ночью, которой Вик тихо скулил в подушку от тоски, а Мартин пытался утешить его, рассказывая какие-то нелепые истории.

Каждой ночью, что приходил в коридор бесформенный монстр с тысячей черных глаз и медленно тащил свое грузное тело к комнате, оставляя за собой липкий черный след. Каждым утром, что Мартин обнаруживал пустой холодильник.

Каждым днем, что Вик пытался заслужить любовь отца, но наталкивался на глухую стену равнодушия.

Женщина чем-то гремела в холодильнике.

— Что ты хотел в журналах, мальчик? — тихо спросила она.

— У нас куры расклевывают яйца. В огороде ничер… ничего не растет… — Мартин на секунду прикрыл глаза, настраиваясь на образ очень воспитанного и старательного шестилетнего мальчика.

И, уже более мягким голосом, тщательно подбирая слова продолжил:

— Я с города приехал. Папа у меня занятой очень, он свинок разводит, а за ними, он говорит, глаз да глаз нужен…