Мы, народ… (сборник)

Все изменилось в один момент. Отец вдруг стал сумрачным, намертво стиснул зубы, на скулах его теперь вздувались твердые желваки, о героических подвигах, совершенных им в мастерской, он более не рассказывал, а из обрывков сумбурного разговора с матерью, который Вета как-то ненароком услышала, стало понятно, что на их фирму наехали боцики. Кто такие боцики, Вета прекрасно знала. Уже с год как появились в городе странные парни с жесткими черными волосами. Сразу же стали вести себя как хозяева: гортанная дикая речь их разносилась на километр. Сначала они взяли под контроль городские базары, потом – магазин бытовой техники на проспекте Свободы, а теперь, насколько Вета могла понять, начали присоединять к нему мелкие дилерские и ремонтные фирмы. Ничего нельзя было сделать: милиция у них на откупе, мэр вошел в долю, на все закрывает глаза. Партнер отца, дядя Григорий, в конце концов просто сбежал – тут же выяснилось, что на мастерской висит крупный долг, пришлось подписывать какие-то немыслимые бумаги, деталей Вета не схватывала, но ясно чувствовала, что их затягивает в бездонную глубь: оттуда не выкарабкаться, не всплыть. Ощущалось это, например, по тому, что прекратились всякие разговоры о покупке новой квартиры: где теперь было взять денег? И по тому, что летом не поехали никуда отдыхать, хотя в прошлом году провели две великолепных недели в Греции. А еще по тому чрезвычайно неприятному факту, что пальто, которое осенью пришлось Вете купить, мать приобрела не в магазине, а в секонд-хенде, куда, по ее представлениям, ходили одни бомжи. И пусть пальто выглядело вполне прилично: замшевое, удобное, светлое, с узким фигурным воротничком, Вета его сразу возненавидела, это был символ того, что они теперь барахтаются на дне.

Причем очевидно было, что лучше не станет. Боцики требовали, чтобы отец в счет долга передал им всю мастерскую. Отец, возвращаясь из каких-то инстанций, крутил головой:

– Ну – россияне, ну – никчемный народ… Глянь на корейцев – как друг за друга стоят. Боцики те же самые – попробуй хоть кого-нибудь тронь… А у нас? Русский русскому – волк…

Что толку было переживать? Начались письма, лихорадочные звонки по всей громадной России: родственникам, друзьям, знакомым, тем, с кем когда-то учился, с кем лет десять назад, будучи командированным, пил водку в гостинице. И вот луч света во мраке: есть место мастера на каком-то газовом промысле. А что? Отец все-таки неплохой инженер. К тому же немецкий консорциум, то есть порядок, не российское всеобщее невыносимое разгильдяйство. Правда, тут же возникали и большие сомнения: во-первых, тундра – значит климатические условия ой-ей-ей, во-вторых, рядом лагерь – это что же, жить со всякими уголовниками, вообще – оборвать корни, ринуться в никуда… Сомнения, впрочем, понемногу развеивались. Что тундра? В тундре тоже люди живут. И не лагерь там вовсе, а, как пишет отцовский приятель, поселение для условно освобожденных: дорабатывают таким образом свой срок. Главное же – предоставляют квартиру. Вопрос с жильем, бог ты мой, самый трудный, будет решен.

– А ты, Елизавета, что скажешь?

– Я – как все…

Выхода все равно не было.

В день отъезда Вета, отпросившись на пятнадцать минут, вышла на центральный проспект – постояла там, впитывая свет, шум, краски, сутолоку, спешащих людей.

Ничего этого больше не будет.

Ей хотелось кричать.

В сердце, словно эхо потустороннего зла, мерцала черная боль…

На новом месте ее больше всего поразило убожество. Нет, конечно, она не ждала, что в тундре будет чистенький, симпатичный, ухоженный городской пейзаж, условия все же не те: зима долгих пять месяцев, а остальное время – слякоть, затяжные дожди; но почему все такое покосившееся, потрескавшееся, гнилое, почему обшарпанное, замусоренное, поцарапанное, по колено в грязи? Асфальт, предположим, не положить, но почему вместо улицы, вместо проезжей части – гиблая топь, почему тут же, на тротуаре, грудой – картофельные очистки, и почему рядом с домом преет жуткая свалка – кучи слежавшегося тряпья, остатки мебели, россыпи ржавых консервных банок? Мать говорила: как при советской власти. Советской власти Вета не помнила, но если было такое, значит правильно, что ее больше нет. С другой стороны, причем тут советская власть? Когда пять лет назад образовался российско-германский консорциум, то немцы прежде всего выстроили в поселке тридцать двухэтажных коттеджей. Предполагалось, что там будет жить русский технический персонал. В таком коттедже они и получили квартиру. Еще сейчас угадывались вокруг прутья оград, бывшие цветники, плиточные останки дорожек. Где это все? Впрочем, понятно. Достаточно было глянуть на окна в многослойной затвердевшей пыли. Окна хотя бы вымыть могли? Действительно – что за народ…