Мы, народ… (сборник)

Юница слегка рассказывает о себе. Она, оказывается, из Петрозаводска, хотя семья ее: мать, сестры, отец – живут в городе Барташов. Это где же такой? Ну, это на средней Волге… Она вдруг бросила все, поступила в Петрозаводский университет. Зацепилась каким-то чудом, осталась преподавать. Но в Петрозаводске, к сожалению, жизни нет: никто ничего не делает, все только и ждут, когда этот район будет, наконец, присоединен к Финляндии. Ну, это еще ничего, под финнами жить можно. А вот образовался у них полгода назад Союз карельских народов – парни в темно-зеленых рубашках с «елочками» на плечах ходят по городу и помечают двери крестами. Крест тоже зеленый, из нитрокраски, не отскоблить. На вопросы не отвечают, хмыкают: Скоро все сами узнаете… И вот – полный мрак, тишина, и в тишине этой какое-то кошмарное шевеление… Словом, опять бросила все, перебралась в Петербург, устроилась работать на курсы, преподает шведский язык, в Петербурге он почему-то пользуется сейчас громадным спросом. А с квартирой этой удивительно получилось, только ее сняла, только чуть-чуть устроилась, тут – теракт на ЛАЭС, паника, помнишь, наверное, хозяева переехали в Тверь, пишут оттуда: живи, денег не надо, лишь бы квартиру не ограбили, не сожгли…

Вот так и живет.

Чужой город, чужая страна, чужая квартира, чужой жутковатый мир…

– Мне кажется, что и жизнь у меня – тоже чужая. Словно живет вместо меня кто-то другой…

Голос у нее как будто разламывается.

Вот сейчас, сейчас распадется на позванивающие висюльки стекла.

Мы выпиваем еще по бокалу вина – прежде всего за то, чтобы мир для нее стал своим.

– Спасибо, – радостно говорит юница. – Только, по-моему, он не станет таким…

Затем мы предаемся любви. И происходит это столь естественно и легко, точно мы знаем друг друга уже тысячу лет. А быть может, и действительно знаем – были вместе в каких-то иных воплощениях, в давних развеявшихся мирах, в других жизнях, эхо которых ныне пробуждается в нас.

Никаких угрызений совести я не испытываю.

Если это и грех, то, наверное, простительный грех.

Да и можно ли называть грехом то удивительное состояние, когда перестаешь ощущать над собой власть земли, когда воспаряешь из атмосферы в эфир и когда из косного вещества превращаешься в горячую плоть?

Причем я не обольщаюсь на свой счет. Юницу, разумеется, интересую не я, а мои деловые связи с доктором Моммзеном. Она, вероятно, догадывается, что представляет собой техотдел, а увидев вдобавок, что я накоротке со знаменитой Станой Раздолиной, видимо, окончательно убеждается, что здесь есть перспективы. Неприятно ее разочаровывать, но когда мы в полусонном оцепенении лежим на тахте, наблюдая в окно, как проползают по небу вздутые бугристые облака, я все-таки вскользь объясняю ей, что деловые отношения с доктором Моммзеном у меня ныне завершены, вряд ли я увижу его в ближайшее время, а если даже увижу, то что ему предложить? У доктора Моммзена собственные критерии, и далеко не всегда понятно, в чем они состоят.

– Жаль, – откровенно вздыхает юница. И бесхитростно признается, что следовала за мною от самой приемной, шаг в шаг, искала повода познакомиться, между прочим, еле за тобой поспевала – так ты летел.

– Но я все равно ни о чем не жалею, – добавляет она.

От нее исходит необременительный жар. Веки полуприкрыты, сквозь ресницы поблескивает влажная истома любви. Мы сейчас как будто единая суть, но я вдруг с оторопью осознаю, что совершенно не помню – как же эту юницу зовут. То есть как-то она, разумеется, назвалась, но вот, что за черт, напрочь выскочило из головы. Никакого намека, никаких фонемных ассоциаций, дуновение, которое рассеялось без следа.

Ладно, как-нибудь позже – всплывет.

– Я тоже ни о чем не жалею, – говорю я.

И, кстати, это чистая правда.

Юница сладко потягивается.

– А-ай… Надо вставать…

На прощание мы обмениваемся всеми контактами, которые у нас есть, и я клятвенно обещаю, что позвоню, как только приеду домой.

– Не забудешь?

– Ты это о чем?..

Я еще не знаю, конечно, что больше никогда не увижу ее, что не выясню, как зовут, – для меня, унесенного ветром, она так и пребудет Юницей, – что судьба уже выбросила черные кости на стол и мгновениям, которые в нас зажглись, повториться не суждено.

Палуба корабля уже дрогнула.

Затрещали, взрываясь от чудовищного давления, перегородки.

Вода уже хлынула во внутренние отсеки.

Жизни мне остается – на полчаса.

3. Завтра. Поселок Удачный